«Ты изменяла отцу. А теперь еще и меня оскорбляешь на каждом шагу!» Так я говорю про себя – и наливаюсь злобой.
Очень хочется сказать все, что я думаю о женщине, которая стоит посреди убогой кухоньки и смолит сигарету за сигаретой.
Но вместо этого я смотрю ей прямо в глаза.
И отчеканиваю, запуская слова через дымовую завесу:
– Столько куришь – смотреть противно.
Выговариваю это и выхожу из кухни. А она так и стоит, не в силах распутать дымные струи.
Я иду через лужайку, но меня окликают. Это Томми.
Он выходит на крыльцо и кричит вдогонку:
– Эй, Эд, я так и не спросил, как у тебя дела!
Я разворачиваюсь и иду обратно:
– Да нормально дела, Томми. Год был тяжелый, но в целом все ничего. А как у тебя?
Мы садимся на ступеньки. Крыльцо наполовину на солнце, а наполовину в тени. Я сижу на темной стороне, Томми на светлой. Символично – в своем роде…
Мы сидим и болтаем, я впервые за этот день чувствую себя в своей тарелке.
– Как университет?
– Ты знаешь, хорошо. Оценки высокие, опять же, я не ожидал.
– А Ингрид?
Повисает молчание – и вдребезги разлетается от нашего хохота. Выглядит по-мальчишески, но я рад за брата, а брат за себя.
– Да ничего так, – отвечает он, отсмеявшись.
А мне хочется сказать Томми, что я горжусь им, – но не из-за Ингрид. При чем тут Ингрид, в конце концов, я о серьезном…
– Ты молодец, – говорю, хлопаю брата по спине и поднимаюсь со ступеньки. – Удачи тебе.
Я спускаюсь с крыльца.
– Надо бы созвониться. Сходим куда-нибудь… – говорит Томми.
И опять то же чувство – хватит с меня. Я разворачиваюсь и спокойно – надо же, сам себе удивляюсь, – отвечаю:
– Навряд ли, Томми, ты когда-нибудь соберешься.
И сразу становится легче на душе. Приятно избавиться от паутины вранья.
– Пожалуй, ты прав, – согласно кивает Томми.
В конце концов, мы же все равно братья. Может быть, когда-нибудь мы и впрямь созвонимся и встретимся. Будем сидеть и вспоминать, разговаривать о том о сем. О серьезных вещах – поважнее, чем оценки и Ингрид.
Просто это случится не скоро.
А сейчас я лишь говорю:
– Пока, Томми, спасибо, что вышел проводить.
Иду по лужайке и думаю: хоть что-то приятное случилось сегодня.
В принципе, можно было еще посидеть с Томми на крылечке и дождаться, когда солнце доберется и до моей стороны. Но я встал и пошел по ступенькам вниз. Потому что нельзя сидеть и ждать солнца. Надо гнаться за ним самому.
Томми заходит в дом, я иду прочь, и тут в дверях появляется мама.
– Эд! – зовет она.
Я разворачиваюсь к ней.
Она подходит поближе и говорит:
– Слушай… с Рождеством тебя.
– Тебя тоже.
После некоторой паузы я добавляю:
– Мам, дело не в месте. Дело в человеке. Даже если б ты отсюда уехала, ничего бы не изменилось. Ты бы не изменилась.
Это горькая правда, но я не могу остановиться, не высказавшись до конца.
– И если уж так случится, что я отсюда уеду… – Комок подкатывает к горлу и приходится сглотнуть. – То только после того, как выбьюсь в люди здесь.
– Да, Эд…
В ее голосе – изумление. А мне жаль ее. Жаль женщину, которая стоит на облезлом пороге убогого дома на бедной улице не очень благополучного пригорода.
– Звучит… логично.
– Пока, мам.
Я разворачиваюсь и иду прочь.
Эти слова нужно было произнести.
Домой я захожу только за глотком воды – и отправляюсь к Милле. Она уже готова и ждет – в голубом летнем платье и с подарком в руках. А на лице радость, даже восторг.
– Это тебе, Джимми, – протягивает Милла большую плоскую коробку.
Мне очень неудобно – я пришел без подарка.
– Извини, но…
Взмах сухонькой ручки заставляет меня замолчать.
– Я так рада, что ты вернулся. Открой, пожалуйста.
– Не сейчас, хорошо? – улыбаюсь я и предлагаю даме руку.
Милла опирается на локоть, и мы идем ко мне в гости. Я думал вызвать такси, но пожилая леди сказала, что хочет прогуляться. Однако на полдороге становится понятно: Милла может не дойти. Ее одолевают кашель и одышка. «Неужели придется нести старушку?» – пронзает мысль. Однако Милле все же удается до меня добраться. Я тут же наливаю ей вина.
– Спасибо, – благодарит она, откидывается в кресле и моментально проваливается в сон.
Милла спит, а я время от времени подхожу – проверить, жива ли моя гостья. Слушаю звук ее дыхания.
А потом просто сажусь рядом и смотрю, как за окном в огне заката умирает день.
Когда Милла просыпается, мы едим индейку и фасолевый салат.
– Джимми, все очень вкусно. – Ее лицо просто сияет. – Все чудесно, спасибо!