Таким образом, и эстетический, и нравственный опыт связаны с опытом религиозным. Но поскольку человек в большей степени чувственное существо, внимание которого, как правило, приковано к видимому осязаемому, то все незримое и неощущаемое склонно ускользать от него. Конечно, для глухих нет красоты в музыке, а для слепых — в живописи, однако гораздо больше людей не глухих, но и не музыкальных, не слепых, но и не воспринимающих красоту зритель рых образов, не ощущающих поэзию.
Для очень большого числа людей сверхчувственный опыт — пустой звук. Но даже люди, которым он доступен, часто не улавливают присущего ему сверхчувственного характера.
Можно наслаждаться красотой и при этом воображать, что красота исчерпывается приятными эмоциями, Можно верить в Бога, но сомневаться в религиозном опыте, считать его иллюзией, чем-то призрачным, что только пригрезилось. Ведь Бог — не каменная стена, о которую можно, не заметив ее, разбить голову и в которой поэтому нельзя сомневаться. Он есть реальность незримая, открывающаяся только глубинам духа.
Вера есть воля открывать душу навстречу истине, прислушиваться к тихому, не всегда различимому «голосу Божию» подобно тому как мы иногда среди оглушающего шума прислушиваемся к доносящейся издалека тихой мелодии. Это поля заставляет нас пристально вглядываться в ту незримую и в этом смысле темную глубь нашей души, где тлеет «искорка», и в этой искорке увидеть луч, исходящий от самого солнца духовного бытия.
Обычно под верой понимается некое своеобразное духовное состояние, в котором человек согласен признавать, утверждать как истину нечто, что само по себе не очевидно, для чего нельзя привести убедительных оснований, и поэтому возможно сомнение и отрицание того, во что веришь.
Если принять такое определение, то останется непонятным — как возможно верить, для чего это нужно? Верить в недостоверное означает либо обнаруживать легкомыслие, либо уговаривать, убеждать себя самого в том, что, собственно, остается сомнительным. Здесь абсолютизируется некое состояние искусственной загипнотиэированности сознания.
Вся наша жизнь, по Франку, основана на такой вере — мы ложимся спать и верим, что ночь сменится днем, что мы проснемся и что проснемся именно мы. Но доказать этого мы не можем. На каждом шагу мы руководствуемся верой в неизменность того, что называем законами природы, однако эта неизменность ничем не гарантирована, и наша вера в нее есть именно слепая вера. Чаще всего в приведенных случаях речь идет о вероятности, а не о необходимости.
У религиозных фанатиков вера является актом послушания, покорного доверия к авторитету. Вера же, по своей сущности, — это не слепое доверие, а непосредственная достоверность, прямое усмотрение истины. Подлинная вера основана на откровении — на самообнаружении Бога, на Его собственном явлении нашей душе, на Его собственном голосе, нам говорящем. Тот, кто слышит голос Божий, и имеет — хотя бы на краткий миг — веру-достоверность.
Вера в своем первичном существовании есть не мысль, не убеждение в существовании трансцендентного личного Бога как такового, а некое внутреннее состояние духа, живая полнота сердца, подобная свободной радостной игре сил в душе ребенка.
И это состояние духа определено чувством нашей неразрывной связи с родственной нам божественной стихией бесконечной любви, с неисчерпаемой сокровищницей добра, покоя, блаженства, святости.
Она открывается лишь нерасколотой целостности нашей жизни — «целомудрию», тому «детскому» в нас, по сравнению с чем все «умное» и «сведущее» означает уже несовершенство. Это живое, интимно-внутреннее всеединство души называется сердцем и в этом смысле Божество, полагает Франк, доступно только «сердцу». «Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога». Здесь о сердце говорится в том же смысле, как и выше, когда мы говорили о разнице между «памятью рассудка» и «памятью сердца».
Жить в вере, таким образом, значит жить в постоянном напряжении всех своих сил, жить сердцем, для которого любой предмет, любая внешняя данность открывается в своей несказанности, значительности, таинственной глубине. Вера — это когда сердце горит, объятое силой, которая по своей значительности и ценности с очевидностью воспринимается как нечто высшее и большее, чем «я» сам.