Автор рассказа, который иногда называют повестью, описал один день из жизни зэка Ивана Денисовича Шухова. Жизнь показал не со стороны, а изнутри, подробно останавливаясь на мелочах быта людей за колючей проволокой. Время действия — январь 1951 года. Герой повести Иван Денисович до войны жил в маленькой деревушке Темгенево, работал в колхозе, кормил семью — жену и двоих детей. Во время Великой Отечественной войны честно воевал, был ранен, возвратился из медсанбата в часть, попал в плен, бежал из него, скитался по лесам, болотам, добрался до своих. Но его стали обвинять в измене, утверждать, что он выполнял задание немецкой разведки. «Какое же задание — ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто — задание». На восемь лет каторги в Усть—Ижиме и Особлаге осудили заключенного Щ-854 — таково имя Шухова в лагере. Первоначально рассказ и назывался «Щ-854. Один день одного зэка».
Что же происходит в этот описываемый день, который заключенный определяет как «почти счастливый». Что же в нем «счастливого»? Чувствуя недомогание, Шухов задержался при подъеме, но в карцер не попал; бригаду не выгнали на мороз натягивать проволоку, в обед удалось «закосить» кашу; бригадир отметил работу, и пять дней бригада будет «сыта»; припрятал кусок ножовки и при «шмоне» не попался; подработал вечером, получив за это немного харчей; купил хорошего табачку; чувствуя недомогание, не заболел. Таков, казалось бы, совсем не страшный день. (нет выстрелов, никого не убили…). Но! Конвоиры всегда готовы убить; мороз такой, что немощные (голод тоже убивает) люди могут умереть, имен нет — только номера, словно и не люди это. И везде — колючая проволока. А еще есть карцер, в котором просидеть десять дней, значит, получить верную болезнь, а просидеть пятнадцать дней — смерть. Такова жизнь (жизнь ли это?) за колючей проволокой. Иван Денисович живет, научился жить здесь, где нет жизни. Не поддавшись процессу расчеловечивания (неизбежному, казалось бы) в лагере, Шухов остался человеком. Что помогло ему? Вроде бы живет Шухов одним днем, но нет, думает о следующем дне, прикидывает, как его прожить, не уверен, что выйдет на волю, а живет так, словно уверен. Не задает себе «проклятых вопросов». Лишь однажды спросил: «А за что я сел? За то, что в 41‑м к войне не приготовились, за это? А я при чем?» Живет Шухов так, как живет природный, естественный человек, не предаваясь размышлениям, не анализируя, а признавая прежде всего непосредственную жизнь, существование как процесс (еда, сон, работа). Бригада заменила ему семью. Спасает Шухова труд. Он не привык плохо работать, не может, душа не велит. Шухов ощущает в работе (а работает он здесь так же добросовестно, как на воле) радость труженика, мастера. Обо всем он забывает во. время работы — так увлечен делом: «И как вымело все мысли из головы. Ни о чем Шухов сейчас не вспоминал и не заботился, а только думал — как ему колена трубные составить и вывести, чтоб не дымило». Труд для него — жизнь. С крестьянской бережливостью припрятывает он свой мастерок — «большое дело для каменщика, если он по руке и легок». Солженицын рисует своего героя прежде всего человеком, который не может себе «допустить есть в шапке», помогает Цезарю, заключенному, бывшему кинорежиссеру, и никогда не будет долизывать тарелки, не будет «шестеркой». Рассудительный, обстоятельный, цепкий, предусмотрительный, он все подмечает, видит, понимает, что «качать права» в лагере бессмысленно, живет по старому мужицкому правилу: на Бога надейся, а сам не плошай!
Рядом с ним такие же осужденные, брошенные за колючую проволоку; власть делала все, чтобы подавить в них личность. Это и капитан второго ранга Буйновский, и Сенька Клевшин, совершивший побег из Бухенвальда, и латыш Кильдигс, и помощник бригадира Павно, и сам бригадир Тюрин. Им так же, как и Ивану Денисовичу, присуще умение жить, не роняя себя.
Иван Денисович Шухов верит в конечную справедливость, надеясь на ее торжество, ощущая в себе необъяснимую любовь к самой жизни. Все это подсознательно живет в нем: «Сейчас ни на что Шухов не в обиде, ни что срок долгий, ни что воскресенья опять не будет. Сейчас он думает: «Переживем! Переживем все, Бог даст — кончится!»
Один день героя Солженицына, пробежавший перед глазами читателя, разрастается до пределов целой человеческой жизни, до масштаба народной судьбы, до символа целой эпохи в истории России. В небольшом повествовательном пределе Солженицын раскрыл мир людей, несущих в себе трагический отсвет эпохи, мир со множеством оттенков отношений, выходящих за рамки «лагерной темы».