— Ну? Как это?.. Знаю.
— Как он сгинул-то, знаешь? Рассказывал, поди, поп?.. Хорошо знал: ему же там — гибель, в Ирусалиме-то, а шел туда. Я досе не могу понять: зачем же идти-то было туда, еслив наперед все знаешь? Неужто так можно? А глядел на тебя и думал: можно. Вы что, в смерть не верите, что ли? Ну, тот — сын божий, он знал, что воскреснет… А ты-то? То ли вы думаете: любют вас все, — стало, никакого конца не будет. Так, что ли? Ясно видит: сгинет — нет, идет. Или уж и жить, что ли, неохота становится — наступает пора. Прет на свою гибель, удержу нет. Мне это охота понять. А сам не могу. Обдумай теперь все, хорошо обдумай… Я тебе не зря это рассказал, с Христом-то.
Степан хотел вдуматься в слова Матвея, но — сложно это, трудно, не теперь. Еще слабость великая в теле… Еще кулак не сожмешь туго — такая слабость. Он прикрыл глаза и долго лежал, пытаясь припомнить, как все случилось с ним… Правда, что ли, в стычке какой рубнули? Или — как?
— А казаки что? — опять спросил он Любима.
— А казаки что?! Я ж и говорю: нет тебя — они в разные стороны. Корней владычит…
— И наплевать на их! — с силой сказал Матвей.
Дед Любим посмотрел на него с усмешкой, пожаловался Степану:
— Загрыз меня тут совсем. Я уж не рад стал, что и казак-то.
Степан встал было с лежака, но его шатнуло вбок. Он сел опять, потрогал голову.
— Лежи уж!.. Куда ты? — сказал Матвей.
Но Степан привыкал к новому состоянию. Силы потихоньку возвращались к нему.
— Когда Ларька с Фролом приедут? — спросил.
— Седня пожалуют, — ответил Любим.
— Алена с имя?
— Алена здесь. Счас покличу. — Матвей вышел из куреня.
— Правда, на Волге-то?.. — спросил Степан старика. — Или прибавляет?
Дед Любим подумал.
— Не знаю, как тебе сказать. Поднялось много. С Осиповым, с Васькой Федоровым, Харитонов — эти вроде войском держутся, остальные — кто в лес, кто куда… Разлилось широко, а мелко, это он верно говорит. Туда зовет?
Степан опять в волнении встал. И устоял.
— Глубоко будет. Корнея с Мишкой надо убить. Это мой промах: я их жить оставил. Завтра… Мы где?
— В Качалинском.
— Завтра в Кагальник поедем. Вот вам и конец! — воскликнул Степан, неведомо к кому обращаясь. — Начало только, а вы — конец!
В душу Степана наливалась сила, а с силой вместе — вера. Раз он поднялся, то какой же это конец! Муть в голове и слабость — пройдет, живая радость загудела в крови, уже он начал всего себя хорошо слышать и чувствовать.
— Окрепни сперва. Не торопись, — посоветовал Любим.
— Окрепну.
— Конешно, появись ты теперь на Волге…
— Надо с казаками появиться.
— Казаки-то…
Вбежала Алена:
— Родимый ты мой!.. Степушка!.. — Повисла на шее мужа. — Да царица ты небесная, матушка-а!..
— Ну, ну, только не выть, — предупредил Степан.
Дед Любим поднялся, сказал сам себе:
— Пойду приму сиухи. Во здравие. Можеть, принесть кварту?
— Не надо, — отказался Степан.
Любим ушел. Пошел искать Матвея, чтобы с ним выпить. Знал, что Матвей пить не станет — не пьет, но про Исуса доскажет. За время долгой болезни атамана, выхаживая его, старый казак сдружился с умным Матвеем, любил его рассказы.
Обо всем успели поговорить Степан с женой. Осталось главное: что делать дальше? Алена знала, что делать, — ей подсказал Корней Яковлев. Она тайком виделась с ним.
— Степушка, родимый, согласися. Пошто ты его врагом-то зовешь? Он вон как об тебе печалится…
— Дура! — Степан встал с кровати, заходил по куреню. Алена осталась сидеть. — Ах, дура!.. Приголубили ее. Он — лиса, я его знаю. Чего он говорит?
— Поедем, говорит, с им вместе, он повинится царю — царь помилует. Было так — винились…
— Зачем же он с войной на Кагальник приходил?
— Они тебя опять сбивать станут, смутьяны… Он хотел их переимать, твоих…
— Тьфу!.. — Степан долго ходил туда-сюда в сильном раздражении. — И ты мне говоришь такое!
— Кто же тебе говорить будет? Смутьяны твои? Они ждут не дождутся, когда ты на ноги станешь. Им опять уж не терпится, руки чешутся — скорей воевать надо, чтоб их черт побрал. Согласись, Степушка!.. Съезди к царю, склони голову, хватит уж тебе. Слава богу, живой остался. Молебен царице небесной отслужим да и станем жить, как все добрые люди. Чего тебе надо ишо? Всю голь не пригреешь — ее на Руси много.
— Сам он к царю ездил? После Мишки-то…