Трое свернули от берега в сторону дальнего костра, возле которого сушился Фрол Минаев. С того берега его перевез в лодке Черноярец.
Где-то во тьме невнятно пели двое:
«Бедный еж» нашел наконец родную душу.
ПРАЗДНИК, которого так ждали казаки, отшумел. И славно! Так и было всегда. А как же, если не так? Где есть одна крайность — немыслимое терпение, стойкость, смертельная готовность к подвигу и к жертве, там обязательно есть другая — прямо противоположная. Ведь и Разин не был бы Разин, если бы почему-то — по каким-то там важным военачальным соображениям — не благословил казаков на широкую гульбу. Никаких иных, самых что ни на есть важных соображений! Так русский человек отдыхает — весь, душой и телом. Завтра будут иные дела. Будет день — будет пища. Это на Руси давно сказали.
— 6 -
Утро занялось светлое.
После тяжкой угарной ночи распахнулась ширь вольная, чистая. Клубился туман.
Собиралось посольство в Астрахань.
Степан сидел на носу своего струга. С ним вместе на струге были: Иван Черноярец, Стырь, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, Михаил Ярославов, княжна. Княжна сидела нарядная и грустная. Степан тоже задумчив. Казаки помяты, хмуры с похмелья: Степан не дал опохмелиться, а упрашивать бесполезно — не даст, знали.
Иван Черноярец распоряжался сборами. Наряжалось двенадцать стругов. Хотели перво-наперво пустить астраханцам пыль в глаза: удивить богатством, дорогим оружием.
— Князька-то взяли?! — кричал Иван. — Как он там?
— Ничего! Харю ему маленько спортил батька вчера, а так ничего, веселый!
— Напяльте на его поболе. Пусть смеется, скажите! Прапоры взяли?! (Знамена.)
— Взяли!.. А сколь брать-то?
— Тимофеич, сколь прапоров брать? На каждый стружок?
Степан подумал.
— Десять.
— Десять! — крикнул Иван. — Поисправней выберите!
Двенадцать стругов пылали на воде живописным разноцветьем. Потягивал северный попутный ветерок; поставили паруса. Паруса были шелковые, на некоторых нашиты алые кресты. Снасти тоже из шелка. Двенадцать стружков, точно стая белогрудых лебедей, покачивались у берега, готовые отвалить.
К Степану подошел Стырь (казаки подослали).
— Что, Тимофеич, хотел я тебе сказать… — начал было он.
— Нет, — кратко ответствовал Степан. — Гребцам можно по чарке. Иван!..
— О!
— Гребцам по чарке! Больше никому!
— Добре! — Пасмурное настроение атамана тяготило Ивана, но он старался делать вид, что все хорошо. Ничего. Дело делается, чего еще? Первый есаул нарочно бодрил себя и других.
Гребцы оживились, услышав про чарку. Посмотрели на есаулов весело.
Стырь, печальный, пошел к своему месту. Оглянулся на атамана… Подсел к одному смуглому гребцу.
— Васька, ты помнишь, собачий сын, как я тебя тада выручил? — ласково спросил он. — Когда тебя к березе-то привязали…
— Помню, диду. А чарку не отдам. — Васька сплюнул за борт горькую слюну. — Я лучше ишо раз к березе стану…
— Пошто? Ты же как огурчик сидишь! А у меня калган счас треснет. Помру, наверно. Неужель тебе не жалко? А? Васьк…
— У меня у самого… — заговорил было смуглый Васька, но Стырь притиснулся к нему ближе, чуть не обнял, и горячо зашептал, обдавая вонючим перегаром:
— Погоди-ка. Давай такой уговор: ты мне счас отдаешь свою вшивую чарку, а дома поедем в Черкасск к Мирону Чорному — сватать за тебя его девку…
— Я про ту девку ни сном ни духом, — изумился Васька. — Я ее в глаза не видал. Ты что?
— Увидишь. Он мне кумом доводится, Мирон-то. А девка у его — не девка, клад. Крестница моя. Ну? А вино у Мирона — ты небось слышал?.. Ты спроси у любого тут: «Что за вино у Мирона?» — тебе скажут. Мы там будем три недели гулять…
В группе, где есаулы, шел негромкий разговор. Свои дела.
— Он где счас-то?
— В тальнике где-то, Иван сховал.
— Ну, он хучь добрался до ее?
— Не успел.
— Жалко. Страдать, дак хоть уж знать, за что.
— Иван подговаривает уморить ее как-нибудь…
— Как?.. Догадается ведь. Вперед надо было. Теперь — сразу к нам кинется. Нет, тут всем тада несдобровать.
— Мда-а… От сучка-то! Сгубила казака.
— Да он, Фрол-то, тоже… ни одну бабенку так не пропустит.
— Заглядывался он на ее, я давно замечал. А тут, видно, перебрал вчерась… Не утерпел.
Есаулы приняли близко к сердцу несчастье своего товарища. Жалко было Фрола. Люто возненавидели красавицу княжну. Только двое из них оставались спокойными, не принимали участия в пустом разговоре: Ларька Тимофеев и Федор Сукнин. Эти двое придумали, как избавиться от княжны. Придумал Ларька.