— Струга!
Это был гром среди ясного неба. Этого никто не ждал. Слишком уж покойно было вокруг, по-родному грело солнышко, и слишком уж мирно настроились казаки…
Лагерь притих. Смотрели вверх, в сторону дозорных… Не верилось…
— Откуда?!
— От Астрахани!
— Много?! — крикнул Черноярец.
Дозорные, видно, считали — не ответили.
— Много?! — закричали им с разных сторон. — Какого там?!.
— С тридцать! — поспешил крикнуть молодой дозорный, но его поправили:
— Полста! Большие!..
Есаулы повернулись к Степану. И все, кто был близко, смотрели теперь на него.
Степан смятенно думал.
Весь огромный лагерь замер.
— В гребь! — зло сказал Степан.
Вот — наступила ясность: надо уходить. Полста астраханских больших стругов со стрельцами — это много. Накроют.
— В гребь!! — покатилось от конца в конец лагеря; весь он зашевелился; замелькали, перемешались краски. Не страх охватил этих людей, а досада, что надо уходить. Очень уж нелепо.
— 3 -
Из единственного прохода в тучных камышах выгребались в большую воду.
— В гребь — не в гроб: можно постараться. Наляжь, братцы!
— Их ты!.. Рраз! Ма-рье в глаз!
— Уйдем не уйдем, а побежали шибко.
Скрипели уключины, шумно путался под веслами камыш, ломался, плескалась вода… Казаки, переговариваясь в стружках, перекрикиваясь, не скрывали злой досады и нелепости этого бега. Матерились негромко.
— Уйде-ом, куда денемся!
— Шшарбицы не успел хлебнуть, — сокрушался большой казак, налегая на весло. — Оно б веселей дело-то пошло.
— Ишь ты, на шшарбу-то — губа титькой.
— Не горюй, Кузьма! Всыпет вот воевода по одному месту — без шшарбы весело будет.
— А куда бежать-то будем? Опять к шаху? Он, поди-ка, осерчал на нас…
— Это пусть батька с им разговоры ведет… Они дружки.
— А пошто бежим-то? — громко спросил молодой казачок, всерьез озабоченный этим вопросом.
Рядом с ним засмеялись.
— А кто бежит, Федотушка? Мы рази бежим?
— А чего ж мы?..
Опять грохнули.
— Мы в догонялки играем, дурачок! С воеводой.
— Пошел ты! — обиделся казачок. — Ему дырку на боку вертют, а он — хаханьки!
Головные струги вышли в открытое море. Было безветренно. Наладились в путь дальний, неведомый. А чтоб дружнее греблось, с переднего струга, где был Иван Черноярец, голосистый казак громко, привычно повел:
— Эхх!..
— Слушай! — скомандовал Черноярец.
Разом дружный удар веслами; почти легли вдоль бортов.
Еще гребок. Все струги подстроились махать к головным.
— ведет голос; грустный смысл напева никого не печалит. Гребут умело, податливо: маленько все-таки отдохнули.
Степан сидел на корме последнего струга. Мрачный. Часто оборачивался, смотрел назад.
Далеко сзади косым строем растянулись тяжелые струги астраханцев. Гребцы на них не так дружны — намахались от Астрахани.
— Бегим, диду?! — с нехорошей веселостью, громко спросил Степан деда, который учил молодых казаков владеть саблей.
— Бегим, батька! — откликнулся дед-рубака. — Ничего! Не казнись: бег не красен, да здоров.
Степан опять оглянулся, всматриваясь в даль, прищурил, по обыкновению, левый глаз… Нет, погано на душе. Муторно.
— причитал голос на переднем струге.
— Бегим, в гробину их!.. Радуются — казаков гонют. А, Стырь? Смеется воевода! — мучился Степан, накаляя себя злобой. От дома почти, от родимой Волги — гонят куда-то!
Стырь, чутьем угадавший муки атамана, неопределенно качнул головой. Сказал:
— Тебе видней, батька. У меня — нос да язык, у тебя — голова.