«Харриер» качнулся, хрустнул. Как зверь, устраивающий ложе в мягкой садовой земле, он стал поворачиваться на месте. Шквал комьев земли, салата и кабачков протрещал по фюзеляжу. Франс и Уго укрылись у дома.
Они увидели, как истребитель поднялся на струе пыли, поддерживаемый четырьмя столбами газа. Шум спал. На высоте тридцать метров «харриер» застыл.
Голова Жюльена, совсем маленькая, двигалась в кабине.
«Харриер» скользнул влево, снова взял вправо, крутясь, как плотва на крючке. Под большим алюминиевым крестом висела бомба, похожая на черную луковицу. Потом самолет вздрогнул, пронзил чистый воздух, утыканный звездами, и исчез за рощей.
Вернулась тишина, еще более оглушительная, чем унесшийся смерч.
Уго слабо улыбнулся:
— У него хорошо получилось.
«Харриер» был теперь звездочкой
среди множества звезд, которые покачивались под легкими дуновениями ветра, как гирлянды лампочек. У Франс в горле стоял комок:
— Где он сядет?
— На просеке, в поле, неважно где. Не волнуйся, мама, самолет как раз для этого и сделан.
Жюльен сказал, что сядет через две минуты. Две минуты со скоростью двести километров в час, это будет семь километров.
Солдаты храпели в «джипе». Подходя к дому, Уго сказал:
— Мама, смотри! Две звезды упали!
Настал день.
Жюльен еще не вернулся.
В восемь часов утра перед домом остановилась машина. Из нее вышел человек в штатском, которого они видели накануне. Он позвонил в колокольчик и открыл калитку. Потом постучал в дверь и, не дожидаясь разрешения; вошел. Франс не спала. Она посмотрела на настенные часы и побледнела.
— Я хотел бы видеть вашего мужа, — резко сказал вошедший.
Полицейский из Бюро расследований стоял в ореоле прозрачного утреннего света. Кусок железа в молоке.
Она плотнее запахнула халат.
— Зачем?
Он улыбнулся:
— Я бы предпочел сказать вам это… позже.
— Я… — сказала она и заплакала.
Она плакала с душераздирающим
достоинством, скрестив руки на коленях, отвернувшись к окну.
Полицейский вздохнул:
— Самолет был сбит утром, в четыре часа двенадцать минут, двумя ракетами «земля — воздух». Он разбился в поле, к югу от Куртенея. — Он прочистил горло. — От него ничего не осталось.
— Зачем вы мне это говорите?
— Чтобы вы не думали, что мы вам поверили. Я отдал распоряжение установить поблизости радиолокатор воздушного слежения и привести в боевую готовность два подразделения противовоздушной обороны.
Он замолчал. Есть вещи, которые даже полицейскому трудно произнести.
— Не понимаю.
— А здесь нечего понимать. Одним ударом мы решили две задачи: появление этого самолета в вашем саду и исчезновение термоядерной бомбы с военной базы в Техасе. Мне осталось установить личность пилота.
— Как, а разве самолет…
— Самолет разлетелся на куски, говорю вам. Пожарные тщательно просматривают остатки, но, как бы вам сказать, осталось недостаточно… — он пробормотал что-то и замолчал.
На лестнице послышался звук шагов. Появился Уго. Он надел сандалии отца и теперь спускался очень осторожно, боком, поглощенный тем, чтобы не свернуть себе шею. Похожий на утенка на роликовых коньках. Он ступил на кафельный пол и спросил со значением:
— Вы папу ищете?
Полицейский потоптался на месте и
кивнул.
— Он там, наверху, — сказал мальчик.
Полицейский нерешительно взглянул на молодую женщину. Она необычайно пристально смотрела на сына.
— Ты уверен в этом, малыш?
Уго посмотрел на него в упор. В глубине его темных глаз затаилось неизмеримое презрение:
— Иди, дурак, — буркнул он.
Франс улыбнулась, и горе исчезло с
ее лица, как будто легкий ветерок сдул с него траурную вуаль:
— Вы слышали, что вам сказал сын?
Полицейский из красного сделался
белым и шагнул вперед.
— Что же вы больше не плачете, мадам?
— Не плачу, — сказала Франс. Уго взял ее за руку и не сводил глаз с полицейского. — Со мной мои мужчины.
Он пожал плечами:
— Это смешно. Через несколько минут…
— У вас есть ордер на обыск? — спросила его мать.
— Вот, — показал полицейский.
Франс внимательно прочла листок и
передала его Уго. Тот тоже его прочел и протянул полицейскому:
— Все по форме.
Полицейский снова стал из белого красным и нервным движением убрал листок в бумажник:
— У меня сын твоего возраста. Уже давно…
— Я запрещаю вам говорить мне «ты», — сказал мальчик.