— Эта странная школа — свободная и веселая, я же говорил тебе. Здесь тебе очень понравится. С чего бы тебе хотелось начать — с приготовления пищи или ручной работы?
— Готовить! — быстро крикнул Мартин.
Тут вошла молодая учительница, которая по-дружески подала Мартину руку и сказала, что готовить он будет с ней. Нам оставалось уладить еще пару формальностей о переводе его в другую школу, и, кроме того, врач сначала должен был обследовать общее состояние ребенка.
— Но я думал, что сейчас уже смогу начать готовить, — сердито сказал Мартин.
— Завтра, Мартин! Урок будет только завтра! Сначала ты должен пойти с учительницей. Через два часа ты снова будешь здесь. Тогда ты сможешь остаться у нас.
— Ну хорошо, — сказал Мартин.
Когда он ушел, я спросил у доктора Фройнда, не боится ли он того, как поведет себя Мартин, когда придет в новый класс, к незнакомым детям, и он поведал мне свою теорию лечения, пояснив, что отношения с окружающим миром в детстве решают все в жизни человека.
— Это чувство связи с окружающим миром, — сказал он, — или ощущение себя частью общества, способность человека находить контакт с окружением, находить друзей, быть другом, любить и быть любимым, иметь нормальные социальные отношения, жить в нормальном обществе, в согласии с его нормами и привилегиями. — Он закурил очередную сигарету. Курил он очень много, кончики его пальцев были желтыми. — Первый человек, с которым ребенок устанавливает контакт, — его мать. Мать первая встречает его любовью, добром, она его кормит, согревает, ласкает и бережет, и ребенок реагирует на такое отношение, развивая в себе те же качества. — Он выдохнул облако табачного дыма и вдруг повторил тихо, немного потерянно, и сразу постарев: — Любовь, добро, терпение, юмор и нежность, справедливость и спокойствие — то прекрасное, что дает человеку ощущение мира…
В комнате было тепло, под окнами мурлыкали батареи, я откинулся на спинку стула. Атмосфера этого дома действовала приятно.
— Мы, — продолжал доктор Фройнд, — исследовали реакции большого числа детей на определенные события. Детей поделили на три группы: те, чье детство прошло в непосредственной близости матери, те, кто провел свое детство без матери, и, наконец, те, кто до определенного момента рос с матерью, затем на какое-то время жил в разлуке с ней и после долгого времени снова к ней возвращался. — Доктор Фройнд нагнулся вперед, и убедительно произнес: — При этом мы пришли к выводу, что даже разлука на шесть месяцев — всего лишь на шесть месяцев! — в раннем детстве достаточна, чтобы способность ребенка строить отношения с окружающим миром надолго и значительно снизилась!
— Что значит — надолго? На всю жизнь?
— На всю жизнь, господин Франк.
— И эту способность невозможно вернуть? — спросил я.
— Возможно, но это чрезвычайно тяжелый, долгий и сложный процесс.
— Это означает, что дети — продукт преступного поведения их родителей?
— Преступного поведения и предательства, господин Франк.
— Но боже мой… — я вдруг пришел в волнение, мне казалось, что все это ужасно глупо. — А если мать внезапно умирает, например! Это же не преступление! С этим она ничего не может поделать!
— Если в тот же момент, господин Франк, другой человек займет ее место, — несчастья не случится. Тогда ребенок найдет близость с другим человеком. Но в случаях, которые я лечу, близости с другим человеком, который заменил бы небрежную, забывшую свой долг мать, нет. — Он посмотрел на меня, я молчал. И вдруг под его ясным острым взглядом, как Мартин до этого, я опустил глаза в пол.
— Да, я понимаю, — сказал я. (Боже, что со мной творится? Куда я попал? Я должен расплачиваться за преступления других людей? Может быть, и так, кто-то всегда должен платить. Ни один счет не оставался открытым. Жизнь вела верную бухгалтерию.) — И как, как же вы хотите вернуть Мартину эту утраченную способность?
— Я предложу ему новую близкую личность, которая заменит ему мать.
— Кого?! — в панике спросил я.
Он спокойно улыбнулся:
— Себя, — ответил он.
Я откинулся назад.
— Да, — сказал я. — Вы можете. Вы в состоянии сделать это.
Он все еще не отрываясь смотрел на меня.
— Господин Франк, — спросил он тихо. — Вы сами росли с обоими родителями?
Я не понимал, что говорил, это вырвалось само собой:
— Нет, только с отцом. Брак моих родителей распался по вине матери.
Он кивнул и прикурил от окурка новую сигарету. Я с внезапным страхом посмотрел на него:
— Что это значит? Почему вы спрашиваете? — У меня возникло чувство, будто я своим ответом выдал себя, свое воровство, убийство, все. «Теперь он видит меня насквозь, — подумал я. — Боже, какой же я дурак!»