Я закрыл глаза. В этот момент я был готов умереть.
— Поздравляю, — сказал я через минуту. Я протянул ему руку, и он крепко пожал ее. Теперь я увидел, что это был не пот. Из глаз его катились слезы.
— Извините, — сказал он, и смахнул их ладонью. — Это очень глупо. Но это оттого, что я счастлив!
— Я понимаю. И что… что вы собираетесь делать с этими деньгами?
Он широко улыбнулся:
— Построим отель, господин Франк! Сразу после Рождества продолжатся работы! К весне мы закончим!
— А этих денег достаточно?
— Разумеется нет! Но почти достаточно. Дополнительно мы получим заем — и тогда как раз хватит!
— Я очень рад за вас, — сказал я.
Он посмотрел на меня:
— Я верю вам, господин Франк. Вы хороший человек.
Мы оба замолчали. Спустя несколько секунд он спросил:
— А знаете, что мы еще собираемся сделать на эти деньги?
— Что?
— Устроить рождественский праздник, — радостно сказал он. — Самый большой и прекрасный праздник, который когда-либо был в этой школе!
И это действительно был самый прекрасный праздник. Это было сказочное Рождество. Праздник проходил в спортзале. Были приглашены и родители. Гости сидели за длинными накрытыми столами. На возвышении стояла большая рождественская елка с разноцветными свечами. На стене за нею золотыми буквами было выведено: «Мир людям доброй воли на земле». Играла музыка. Были пироги, шоколад, фрукты. И дарили подарки. Каждый ребенок получил мешок сластей, чек на пару обуви и на платье или костюм. Были слезы радости, смех, счастливые крики и тихие радостные вздохи. Родители молча сидели среди детей и улыбались друг другу. Дети сыграли пьесу, которая называлась «Однажды вечером», Мартин тоже играл. Ему нацепили длинную белую бороду, и он представлял трех святых. Когда пьеса закончилась, все с восторгом захлопали. И Мартин кланялся снова и снова. Он все еще кланялся, когда остальные покинули сцену, и он остался один.
Потом все пели рождественские песни. Выступил фокусник, который доставал из своего цилиндра кроликов, а из носа яйца. Дети громко смеялись. Фокусник всем очень понравился. Его вызывали на бис несколько раз.
Я сидел в углу и чувствовал сильную усталость. Я думал о тех людях, которых потерял в этом году. И еще я думал о том, что это мое последнее Рождество. Голова слегка болела. Но впервые боль казалась мне даже приятной. Она наполняла меня грустным, глубоким спокойствием, мы хорошо знали друг друга — я и боль. Если она разозлится, я, придя домой, сделаю инъекцию и засну. В этот вечер мне было приятно видеть множество людей, которые были счастливы. Когда праздник подходил к концу, доктор Фройнд сказал короткую речь и после этого встал у выхода из спортзала и пожимал руку каждому, кто проходил мимо него, взрослым и детям.
Наконец все вышли. Елка с погашенными огнями стояла в тени, электрическое освещение было выключено, все до последней лампочки. Я встал и подошел к доктору Фройнду.
Он довольно потирал руки:
— Прекрасный вечер, не правда ли?
— Просто чудесный. Самый прекрасный из всех.
— Пойдемте.
— Доктор, — сказал я, — у вас есть немного времени для меня?
— Конечно, господин Франк. Что случилось?
— Я хочу рассказать вам одну историю.
— Историю? Она касается Мартина?
— Нет, — ответил я. — Она касается меня.
Он долго испытующе смотрел на меня, затем запер дверь спортзала и кивнул.
— Это моя собственная история, — сказал я. — Я убийца.
16
Я рассказал ему все, или почти все, умолчав только о том, что сделал с украденными деньгами. Я утверждал, что они еще в банке, из страха, что он откажется и не возьмет их на строительство отеля. А в остальном не осталось ничего, о чем бы я умолчал, ничего, что бы я приукрасил. Я говорил час. Мы были одни, нам никто не мешал. Мы сидели в его кабинете. Я отправил Мартина домой, и доктор Фройнд запер дверь. Он ни разу не перебил меня. Ни разу не взглянул на меня. Он курил и смотрел куда-то в сторону, в темноту своего кабинета.
Чем дольше я говорил, тем свободней чувствовал себя. Мне было все равно, что он теперь предпримет, это совершенно меня не заботило. Невыносимо тяжелая ноша упала с моих плеч, когда я рассказывал о своих преступлениях, и моя усталость становилась все более невыносимой. Моя речь лилась сама — я слишком долго молчал. Я ни о чем не думал больше, ни о последствиях, ни о будущем. Я не думал даже о Мартине. Наконец все было сказано. И я поднял глаза.
Доктор Фройнд закурил новую сигарету и хранил молчание. Я смотрел на него, но он избегал моего взгляда.