Я ждал. Он все еще молчал.
— Я закончил, — громко сказал я. — Скажите же что-нибудь!
Он медленно покачал головой.
— Я тоже всего лишь человек, господин Франк. Что я должен вам сказать?
— Что мне делать?
— Как я могу?
— Прикажите мне что-нибудь сделать. И я послушаюсь!
— Я не могу вам ничего приказать, — сказал он. — И боюсь, мало чем могу помочь.
— Вы хотите сообщить в полицию?
— Нет, господин Франк, — сейчас он серьезно смотрел на меня. — Моя профессия имеет некоторое сходство с профессией священника. И я тоже знаю об обязанности хранить молчание. Я не чувствую потребности выдать вас. Я могу только посоветовать вам сделать это самому.
Я поднялся:
— Я надеялся, что вы сделаете это. Я слишком труслив. Я не хочу быть арестованным и осужденным за мои преступления в те последние месяцы, которые мне еще остались.
— Вот видите? И вы ждете, что я вас выдам? Вы не должны были рассказывать мне свою историю.
— Я не мог иначе. Я должен был кому-то это рассказать, с кем-то поделиться.
— Господин Франк, вы очень больны.
— Да, я знаю.
— Не только физически, но и душевно. Ваш мозг не работает. Вы больше не в состоянии думать.
— Вы полагаете, я сошел с ума?
— Боюсь, что так, господин Франк.
— Но я чувствую себя совершенно нормальным. Я не несу чепухи и не веду себя странно!
— Вы по-другому сошли с ума, опасно, господин Франк. Основные ценности человеческой жизни потеряли для вас свое значение. Вы больше не видите разницы между добром и злом. Вы уже не знаете, что такое человеческое существо и что означает смерть.
— Это я знаю прекрасно, — тихо сказал я.
— Вам кажется, что вы знаете, господин Франк, — сказал он так же тихо. — Вы понимаете слова, но не их содержание. Вы раскаиваетесь?
Я добросовестно подумал.
— Нет, — сказал я и сам этому удивился.
— Вот видите.
— Нет, господин директор.
— Совсем?
— Я бы не хотел окончить свои дни в тюрьме, — сказал я. — Но я не боюсь тюрьмы. Если бы вы меня выдали, это не причинило бы мне боли.
— А вы кого-нибудь любите?
Я кивнул.
— Да, — сказал я. — Вас, доктор Фройнд.
Он помолчал, встал и подошел к радиоприемнику. Спустя секунду раздались глухие рождественские песни.
— А если я попрошу вас во всем сознаться?
— Я пообещаю вам это, господин доктор. Но, боюсь, в конце концов я этого не сделаю. Однажды мне уже представлялся случай сделать это. Тогда я тоже не смог.
Из радиоприемника доносились поющие детские голоса.
Он повернулся ко мне спиной и продолжил:
— Я точно так же, как и вы, не знаю, что делать, господин Франк. Я всегда верил, что могу помочь любому. Но, оказывается, я переоценил себя. Я не знаю, что вам посоветовать. — Вдруг он обернулся и посмотрел на меня почти испуганно: — Но боже мой, мы должны что-нибудь сделать! Я не могу вас так отпустить! Вы больны! Вы представляете угрозу для общества!
— Уже нет.
— Каждый больной человек опасен для окружающих, — сказал он. — И вы тоже. Вы не знаете этого, но вы опасны! — Он смотрел на меня.
— Доктор, — сказал я. — Я должен сделать вам еще одно признание.
— Нет! — вскрикнул он.
— Нет, я должен это сделать. Не бойтесь, в этом нет ничего ужасного. Я думаю, с головой у меня уже действительно не все в порядке. Я намереваюсь кое-что сделать в связи с моей исповедью. Я знал, что вы не сможете мне ничего посоветовать. Я знал, что вы поймете, что я опасен для людей и что меня нельзя оставлять одного…
Он медленно подошел ко мне. В его глазах светилось растерянное понимание:
— Вы хотите…
Я кивнул.
— Я боялся, что вы откажете мне в моей просьбе. Теперь я вижу, что вы этого не сделаете. Я не могу больше быть один. Я хочу умереть здесь, в школе. Я не хочу никогда уходить отсюда. Я хочу остаться у вас, доктор. Только у вас. Могу я прийти с Мартином?
Он долго молчал. Затем тихо сказал:
— Да.
— Алилуйя! — торжествовали ангельские голоса в эфире.
17
Шел январь, и за окном падал снег, когда я начал записывать эту историю. Пришел март, и снег растаял. Весна в этом году была ранняя. В школьном саду уже цветут крокусы и примулы, на кустах набухли толстые почки. Я очень старался в последние три месяца. И много сделал, несмотря на то, что мне уже было очень тяжело. Боли участились, дышать стало трудно. Я не думаю, что увижу лето, хотя мне этого очень хочется, — ведь в июле, по нашим расчетам, детский отель в Нойштифте у леса будет готов и в него заедут первые посетители. Мартин будет среди них, доктор Фройнд мне это обещал. Он до сих пор не знает, что отель построен на деньги, которые я украл. Я сказал ему, что завещаю их мюнхенскому банку. Я очень рад, что строительство продвигается так быстро. Теперь этому уже ничего не может помешать. Деньги безвозвратно вложены в окна, двери, стены, мебель, ковры и печи. Даже если разрушить весь дом, обратно их не заполучить. На прошлой неделе положили крышу. Мы с доктором Фройндом ездили на стройку: верх здания был отделан деревом. Мы прошли по всем комнатам, выпили вина с рабочими. Это был хороший день.