Я встал перед зеркалом, чтобы завязать галстук. Это было большое зеркало, типичное зеркало для удовлетворения всех женских потребностей. Перед ним стояли туалетный столик и банкетка, обтянутая красным бархатом. Комната была обставлена современно, рационально и по-феминистски. Пахло лавандой и мастикой для пола. Мне потребовалось некоторое время, чтобы справиться с узлом галстука, и я тихонько злился. Пальцы дрожали и почему-то попадали совсем не туда, куда надо. Слишком много работы. Слишком много виски. Слишком много сигарет. Я с тоской думал о том дне, когда работа будет закончена и я смогу покинуть Мюнхен. В Мюнхене я чувствовал себя неуютно. Вероятно, я ненадолго съезжу на Ривьеру. У меня же сейчас есть деньги.
Я взглянул в зеркало и заметил, что Иоланта проснулась. Она лежала на спине, скрестив длинные ноги, и ее светло-зеленые глаза задумчиво наблюдали за мной. У меня появилось неприятное ощущение, что она уже давно за мной наблюдает.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — ответила Иоланта.
— Как дела?
— Спасибо, хорошо. — Она закинула руки за голову и зевнула, изогнув тело как ленивая кошка. Затем она села, потерлась спиной о спинку кровати, подтянула ноги к груди и сдунула волосы со лба. — А у тебя?
— Голова болит, — сказал я.
Теперь галстук был завязан правильно.
— Тебе надо когда-нибудь сходить к врачу.
— Я был уже у двадцати врачей.
— Но что-то же можно с этим сделать!
— О да, конечно, — сказал я.
— Что?
— Глотать таблетки.
Я сел и поискал глазами свои ботинки. Она молча смотрела на меня. У нее было очень интересное, крупно вырезанное лицо с неправильными чертами. Эта неправильность делала ее очень пикантной. У Иоланты были крупные белые зубы, большой рот, не очень прямой узкий нос и широкие темные брови, которые сильно контрастировали с огненно-рыжими волосами, высоко зачесанными по моде. К особенностям этого лица относилась способность поднимать брови на головокружительную высоту независимо одну от другой и раздувать крылья носа, когда она нервничала.
— Ты уходишь? — спросила она равнодушно.
— Да, — сказал я, завязывая шнурки.
— Ага, — она спустила ноги с кровати, поискала маленькие домашние шлепанцы на высоких каблуках, которые стояли недалеко под столом, и поднялась. Она казалась достаточно высокой. Голая, как была, она прошла мимо меня из комнаты. Когда я причесывался перед зеркалом, я слышал, как она в кухне открыла и закрыла дверь холодильника, а затем пошла обратно. Она несла стакан и бутылку пива. Она серьезно и вдумчиво открыла запотевшую бутылку, налила полный стакан и выпила крупными жадными глотками. Она пила стоя, сильно запрокинув голову. Ее плоский живот двигался в такт глоткам. Я отвернулся. Я не мог на нее смотреть: запах свежего холодного пива, который я почувствовал, мог вызвать у меня новый приступ тошноты. Эта способность рано утром, сразу же после пробуждения, пить пиво, все равно в каком окружении и в какой жизненной ситуации, всегда вызывала во мне одни и те же чувства — удивления и отвращения. Иоланта была единственной женщиной моего круга, которая была на это способна, и я немного страдал от этого. Между тем она опустошила второй стакан, опять села на кровать и сунула в рот сигарету.
Я дал ей прикурить. Она выпустила облачко дыма и спросила:
— Куда? — Это тоже было одно из ее многочисленных качеств: делать в разговоре многочисленные разрывы и уходить от темы, потом внезапно поднимать разорванную нить разговора, и опять, так же внезапно, ее разрывать. Сначала подобная тактика приводила меня в замешательство, но вскоре я к ней привык.
— Мне надо кое-что сделать.
— Но ты вернешься?
— Нет.
— Нет? — Правая бровь поднялась. — Мы же хотели пойти в театр.
— Мне жаль, но я не смогу. Сходи с подругой.
Я положил руку ей на плечо и рассеянно попытался ее погладить. Она оттолкнула руку:
— Оставь!
— Что с тобой?
Она молча посмотрела на меня. Ее губы, обычно полные и пухлые, стали узкими. Крылья носа раздувались. Прядь волос опять упала ей на лицо, но она этого не заметила. Она молчала. Я слышал только дождь и ее дыхание.