— А чего еще ожидать от еврея?
Его реакция застала меня врасплох. Я не был готов к тому, что человек, с которым мы делили комнату в общаге, сидели рядом на лекциях, вместе ели скудные обеды в студенческой столовке, вместе пили и вместе обсыхали после пьянок, окажется антисемитом. Не зная, как среагировать, я промямлил:
— Он, кажется, поляк. (На самом деле, нехороший человек оказался украинцем.)
— Поляк, еврей — одна мразь, — заверил меня мой друг.
Пока я пытался осмыслить это откровение, мне пришел в голову вопрос: а видел ли Толик хоть раз в своей жизни живого еврея до того, как поступил в МГУ? И я, вместо того, чтобы обрушить на него свой праведный гнев, коварно, как и следует еврею, поинтересовался его мнением о Науме Ильиче Фельдмане, который преподавал нам матанализ и был любим студентами. Толик подтвердил свое высокое мнение о Фельдмане и спросил, какое отношение мой вопрос имел к нашему разговору. Я сообщил ему, что Фельдман — еврей.
— Неужели? — удивился Толик. — Значит правду говорят, что даже среди евреев встречаются хорошие люди.
К счастью для меня, процент евреев на мехмате в то время был гораздо выше процента евреев среди населения нашей бывшей родины. (Два года спустя с этим безобразием было покончено.) Бедный Толик был одним из всего лишь трех русских в нашей компании. Я неторопливо прошелся по списку наших общих друзей. По мере того, как я разоблачал их одного за другим, Толино видение мира менялось прямо у меня на глазах. Когда я сказал ему, что девушка, в которую он был безнадежно влюблен, тоже была еврейкой, он заподозрил неладное и потребовал, чтобы я раскрыл источник моей информации. Я объяснил ему, что русские фамилии кончаются на «-ов», на «-ев» и на «-ин». Еврейские же фамилии звучат по-иностранному и кончаются на «-ер», на «-ман» и другие странные сочетания букв, которых в конце честной русской фамилии не найдешь, как, например, «-берг». Тут Толик поглядел на меня с ужасом, и я с садистским удовольствием добил его, сказав:
— Да, Толик. И я тоже.
Он, ни слова не говоря, вышел из комнаты.
Я не упоминал об этом эпизоде до тех пор, пока он сам не заговорил о нем. Это произошло месяца два спустя.
— Ты помнишь наш разговор про Юру Д.? — спросил Толик.
— Смутно, — ответил я.
— Мне стыдно за себя, — сказал Толик.
— Проехали, — сказал я.
Но потом мне стало любопытно, и я спросил его, откуда взялась его уверенность в том, что евреи непременно должны быть плохими людьми, если он до своего приезда в Москву ни разу евреев не видел и даже не знал, как отличить их от обыкновенных людей. Толик объяснил, что в Масловке, где за всю ее историю, насколько ему было известно, евреи не появлялись даже проездом, все знали, что они — плохие люди, вечно пытающиеся придумать, как им то ли родину продать, то ли русского человека объегорить. Кроме того, даже те масловцы, кто никогда в жизни не был в церкви (а масловскую церковь заколотили досками еще до войны), помнили, что евреи были христопродавцы и христоубийцы. Так я узнал, что евреев можно ненавидеть, не вступая с ними в контакт.
На самом деле, феномен этот давно известен. «Венецианский купец» Шекспира был поставлен в 1597 году, через 307 лет после того, как евреи были изгнаны из Англии. Тогдашние лондонские театралы, как и несколько поколений их предков, о евреях знали только понаслышке. Тем не менее, они без малейшего усилия распознали типично еврейские черты главного героя пьесы. Сделать Шейлока гоем Шекспир не мог: это разрушило бы фундаментальный контекст пьесы гораздо более основательно, чем если бы он, например, решил бы сделать Отелло норвежцем. В Норвегии убийства на почве ревности случались, скорее всего, реже, чем у мавров, но все же случались. Гораздо труднее вообразить ситуацию, в которой норвежцу пришлось бы уверять окружающих, что он — такой же человек, как они.
Кажущаяся нескончаемой Диаспора преподала и Израилю и гоям урок, который они никогда не забудут. Гои не понимают, что у нас, у каждого в отдельности и у всего народа, есть те же самые неотъемлемые права, что и у французов, чилийцев и тоголезцев. Посмотрите, например, как весь мир, без единого исключения, включая подавляющее большинство евреев как в Израиле, так и за его тесными пределами, легко поверил грубой выдумке о «Палестинском народе». (Когда Яшико Сагамори опубликовала статью, разоблачающую этот антисемитский миф, большинство читателей восприняло ее не как правду, а как ловкий демагогический прием.) С другой же стороны, сами евреи потеряли веру в право своего народа жить так, как он считает нужным и правильным. И потому мы не можем ни жить как полноправные граждане стран рассеяния, ни отстоять свою собственную страну.
С восстановлением Израиля антисемитизм не ослаб, у него просто появилось новая форма — антисионизм. Ничего неожиданного в этом нет. Даже без единого мирного дня в течение всей своей новой истории, экономические, научные, технологические достижения Израиля могут показаться невероятными любому непредвзятому наблюдателю. Нескончаемая арабская война за уничтожение Израиля является главным фактором, предотвращающим массовую алию со всего мира. Без этой войны Израиль в течение одного-двух поколений вырос бы в мирную сверхдержаву. В течение еще нескольких десятилетий подавляющее большинство евреев всего мира вернулось бы домой. Что заставляет нас думать, что кому-то, кроме евреев, такая идея может понравиться? Нет, я не думаю, что евреям принадлежит ведущая роль в процветании Соединенных Штатов или любой другой страны, кроме, конечно, Израиля. Тем не менее, наши заслуги перед любой страной диаспоры обычно превышают долю евреев в населении этой страны. (Будь это не так, никому не пришло бы в голову обвинять нас в том, что мы контролируем весь мир, как никому не приходит в голову обвинять в этом другой бездомный народ, цыган.) Это — правда даже для таких антисемитских стран, как Россия. Это тем более правда для тех немногих стран, которые пока добры к своим евреям. Для чего же стране рассеяния отпускать на волю людей, которых можно так продуктивно использовать себе на благо, пока они нужны, и от которых так легко избавиться, когда они начинают мешать? (Помните Джеймса «F-k the Jews» Бейкера?) Каждая страна делает это по-своему. Советский Союз ограничивал эмиграцию евреев в Израиль посредством антисемитских законов. Соединенные Штаты предотвращают алию, не позволяя Израилю защищаться от арабской агрессии.
Выживание Израиля абсолютно необходимо для физического выживания еврейского народа. Сдача Газы неизбежно станет одним из этапов нового «окончательного решения». И все же Израиль пока может спастись — по крайней мере, в теории. На практике же это останется невозможным до тех пор, пока евреи наконец не поймут, что антисемитизм неизбежен, и не научатся принимать его в расчет; что антисионизм — всего лишь одно из его бесчисленных проявлений, и что нам, как ни дико это звучит, пора научиться жить в антисемитском мире, используя антисемитизм наших врагов против них самих, а не надеяться, что в один прекрасный день он вдруг исчезнет. Судя по нашей долгой истории, антисемитизм переживет евреев, а не наоборот. Польский антисемитизм, например, легко и без потерь пережил смерть польской еврейской общины.
Но для того, чтобы жить и побеждать в антисемитском окружении, евреям необходимо твердо придерживаться политики «Израиль — для евреев». Человечество, никогда не возражавшее против «Аравии для арабов», ответит обвинениями в расизме на всех языках Земли, включая даже иврит. Как это ни прискорбно, нам, если мы хотим жить, придется научиться жить и с этой клеветой.