— И много их у вас, чудовищ?
— На твой век хватит.
Тазур задумчиво поднял бровь. Эта его привычка начинала меня нервировать.
— Значит, чудовища, — старушка кивнула, страшно довольная собой, — и баронесса их охраняет.
— Сдерживает, — тихо поправила я. Кто-кто, а местные обитатели в охране совсем не нуждались.
— Пусть так. И для того чтобы стать хозяином земли, мне нужна ваша миледи. Так?
— И корона. Без нее обряда не будет.
— А кто обряд может провести?
— Да хоть Нима, хоть Ченни, хоть и я. Любая из женщин, кому за полвека перевалило, — и так довольно все это произнесла, что меня замутило.
— И что же, мне согласия баронессы не нужно?
— Согласие? А кому оно нужно? — удивленно ахнула старушка. — Согласие, оно в других местах спрашивается, а мужчине только желание женское надобно. Без постели ничего не будет.
— Вот как, — довольно фыркнул лард, словно все сложилось. — Ты мне ее сватаешь. Корона, обряд и постель. Так бы сразу и сказала, что жениться мне предстоит.
— А, сути ты не понимаешь, — фыркнула старуха, но глаза озорно блестели, — но ничего, время подойдет, все само сложится.
— Ладно. Ты верно сказала, время все само сложит. Идем, Анна. Пока я жениться не надумал, нужно еще много чего сделать.
— Дайте мне еще минутку. Про лекарства расскажу.
— Недолго только, — Тазур вышел вон, прикрыв дверь, а я нагнулась к пожилой женщине, сверкая глазами.
— Ты что это, решила за госпожу свою будущее решать? Мужа выбрала?
— Госпожа моя молода совсем, а на горбу тащит то, чего ей судьбой не положено. А у мужика спина шире и плечи крепче. Да и между ног кое-что имеется, — спокойно, с лукавством отозвалась старушка. — Миледи моя уже три года как вдовая, ни мужика, ни дитя. А кому наследие передавать станет?
— А тебе ли это решать? Не думала, что станет, если я другого для обряда выберу? — за время со смерти мужа я была так занята людьми, их потерями и горем, что и не подумала о наследнике.
— Так не всякий сумеет мужем тебе быть. Или забыла, госпожа моя?
В последней фразе столько печали и жалости, что я, развернувшись, выскочила из дома, по инерции пробежав еще несколько шагов за калитку. Лард поймал меня за локоть уже за пределами двора, а я быстро отвернула голову, вытерев слезы.
Отчего все не может быть немного проще?
Конец лета в тот год выдался жарким. Солнце палило и жгло кожу, травы одуряюще пахли медом. Мы с мамой, тетками и кузинами собирали ягоды в саду. Большой, на пять сотен кустов, сад разбили всего-то года четыре назад, так что урожай был одним из лучших. Стебли до земли гнулись. Мама к ним посторонних не пускала, даже наших, дворовых девушек. Говорила, что обидно будет, если поломают. Ледник уже был по самые плечи уставлен коробами, а урожая и половины не собрали. Хороший год.
Голубая, крепкая ягода в леднике месяц-два пролежит, не испортится, а по осени цена такая будет, что все затраты в три раза окупит.
— Так, до конца ряда, и домой. Жарко очень, — устало вытирая пот со лба, приказала мама. Она у меня была тонкая, но крепкая. Всегда говорила спокойно, как настоящая госпожа. Это я в отца пошла, и фигурой, и характером. Тетки покивали головами, только повздыхав. В такую жару плохо собирать, ягода потом хранится хуже. Вечером придем, еще по ряду соберем.
К ягоднику, настоящей плантации, огороженной забором, подъехал один из мальчишек, помощников на конюшне.
— Госпожа, сиятельная госпожа! — мама недовольно разогнула спину, не успев добрать ягоды еще с двух кустов.
— Говори.
— Хозяин велел, чтобы вы сразу шли, как я приеду. Гость приехал. Леди нашу сватать, — у меня ягоды так из рук и посыпались. По меркам местных невест, я была совсем не завидной. Не самой привлекательной, недостаточно стройной и слишком своевольной. Местные пэры предпочитали тихих, тонких девиц, только достигших брачных лет. Таких, как мама.
— Ты попутал что? Мы женихов сейчас не ждали, — грузная, но очень проворная, сестра отца отставила в сторону корзину, доверху груженую ягодой.
— Никак нет, высокая леди. Точно всё. К младшей леди приехали. По имени звали. Ваше сиятельство, надо отправляться, пока хозяин не осерчал, — мальчишка приплясывал, видно, спиной предчувствуя, как ему попадет за нерасторопность от вспыльчивого нрава отца.