Сейчас светило солнце. Но дом с тех пор не изменился. Изменился Ян. Как трудно было сейчас в этом высоком светловолосом располневшем мужчине, обнимающем темноволосую женщину, узнать молоденького смуглого офицера.
Я поднялся на последнюю ступень и остановился. Ян нежно отстранил Сару и протянул мне руку.
— Ты не меняешься, — сказал он. — Как хорошо, что ты приехал. Прости. — Он повернулся к женщине в белом платье: — Это тот самый Джо Алекс, с которым я, наверное, надоел, когда рассказывал вам о войне. А это — Лючия Спарроу. Впрочем, Сара, наверное, уже успела тебе рассказать о ней по дороге.
— Конечно, — усмехнулась Сара, — я посплетничала обо всех, не исключая и тебя. Мы, знаете ли, любопытная компания. А может, это только нам кажется.
Я поцеловал загорелую женскую руку с длинными сильными пальцами. Да, Сара не обманула… Передо мной стояла высокая стройная красавица с волосами, от которых, казалось, исходит сияние. Большие серые глаза спокойно и пристально смотрели на меня. Овальное лицо со слегка выступающими скулами, освещенное каким-то внутренним светом, казалось, сошло с полотен Вермера ван Дельфта.
— Рада познакомиться, — сказала она улыбаясь, и я увидел ряд таких необыкновенно белых зубов, что с трудом оторвал от них взгляд. — В своих рассказах Ян представлял вас чем-то средним между святым Георгием и Дон Кихотом. — В ее глазах мелькнул веселый огонек. — Вы согласны с этим?
— Конечно, чем лучше говорят о нас, тем мы сами становимся лучше.
Говоря это, я незаметно оглядывал ее. Она была в простом полотняном платье и в синих сандалиях, застегнутых большими деревянными пряжками. Никакого цветка, никакой косынки. Только небольшая рубиновая подвеска в вырезе платья. Когда Лючия повернулась, рубин сверкнул темно-красным лучом и погас.
— Ну, что я говорила?! — спросила Сара, которая стояла сбоку, держа Яна под руку. — Она неслыханно хороша.
— Сара, прошу тебя, — легкий румянец появился на лице Лючии. — Умоляю тебя, дорогая…
— Нет, — рассмеялся Ян, — Господь не обделил ее красотой.
— Ну, пошли наверх, я покажу тебе твою комнату. Вещи оставь в машине — их заберет Кэт. — Он показал на молодую круглолицую горничную в черном платье и белом чепчике, которая показалась в дверях и с радостной улыбкой сделала книксен.
Я вернулся к машине и вытащил вещи.
— Возьмите, пожалуйста, портфель и машинку, а с чемоданами я справлюсь сам.
Но Ян уже схватил мой самый большой чемодан. Я взял другой чемодан и машинку и поднялся на террасу.
— Кому принадлежит машинка, — спросила Лючия, которая стояла перед входом в холл и разговаривала с Сарой, — святому Георгию или Дон Кихоту?
— Дракону и Санчо Пансе. «Оливетти» — единственное мое сокровище, мое главное орудие труда.
Лючия покачала головой:
— Я не разбираюсь ни в каких машинах, даже пишущих.
— А я разбираюсь, — улыбнулась Сара, — и поэтому сейчас поставлю ее в гараж.
Захлопнув дверцу «ягуара», она махнула нам рукой. Лючия медленно спустилась по ступенькам террасы и направилась к каменной балюстраде.
— Пойдем, — сказал Ян, — если ты, конечно, сможешь оторвать взгляд от этой дамы.
— Смогу, — сказал я, и мы вошли в дверь.
Огромный светлый холл, где мы очутились, вероятно, сохранился еще с тех времен, когда Саншайн Менор был крепостью и не оброс еще теми строениями, к которым принуждали его очередные владельцы, мода и образ жизни. Холл просматривался насквозь и делил дом на две части. Он заканчивался стеклянными, зарешеченными ажурной решеткой двустворчатыми дверями, за которыми начиналась главная аллея парка. Справа от огромного камина, облицованного каменными плитами и украшенного фамильным гербом, узкая лестница вела на второй этаж. Как в тумане я вспомнил резные балки и надпись на одной из них: «Чти Бога под этой крышей, и она никогда не обрушится на твою голову. 1689 год от Р. Х.». А может, 1699-й? Мы миновали лестничный пролет.
Ян обернулся:
— Ты будешь в той же комнате, в которой жил тогда.
— Вот в той, налево?
Мы остановились перед дверью. Во всю длину дома тянулся длинный коридор, освещенный только двумя небольшими окнами. Я глубоко вдохнул воздух. У этого дома был свой запах. Запах мастики, лаванды, сухого дерева и чего-то еще неуловимого, что можно назвать духом веков, который остается от поколений людей, живших под этой крышей, их одежд, оружия, ковров и картин, цветов, засохших от времени, и лекарственных трав, неизвестных современной медицине.