Время от времени то один из нас, то другой «отключался», погружаясь в тяжелый каменный сон — это происходило всегда настолько неожиданно, что окружающие должны были постоянно следить друг за другом — не «выключился» ли кто из них от непосильной умственной работы и не пора ли его заменять компьютерной программой. Эти периодические незапланированные «выпадения» некоторых космонавтов из общего ритма боя являлись результатом утомления мозга бессонницей и помогали человеку в какой-то мере восстановить свою работоспособность и уберечься от нервного срыва; применение же стимуляторов только усугубляло ситуацию, искусственно растягивая период работы и уменьшая продолжительность сна, не давая людям полностью выспаться и, тем самым, подталкивая их к окончательному распаду психики.
Я надеялся только на себя одного — ведь лучшая защита это та, которая зависит от себя самого и не зависит ни от помощи, ни от ошибок других: когда ты надеешься на свои возможности, то у тебя могут появиться дополнительные силы, но если же ты надеешься на помощь другого, то они, скорее всего, не появятся. Человеку, сильному духом, проще надеяться на свои силы, а слабому — на помощь другого.
Отвечай сам за себя перед самим собой — и ты сделаешь все, на что ты способен, и в этом случае тебе не придется понапрасну мучиться вопросом: «А все ли было сделано? Может быть, стоило сделать что-либо еще?»
Я надеялся на себя, на то, что я больше, чем человек и смогу вести бой даже в одиночку. Мне не нужна победа, мне нужно лишь ускользнуть от смерти — и все; а еще я надеялся на удачу, на то, что мне просто повезет, и фортуна улыбнется мне.
…Враг контролировал нас, отслеживая ситуацию, но отнюдь не управлял ею. Несущие лучи тянулись к нам с двух сторон, они хватали нас, стараясь удержать, такие липкие и мерзкие, но мы стряхивали их с себя своим несущим лучом, и тогда один из них вдруг твердел, становясь жестким основным лучом, и на конце его пространство взрывалось псевдозвездой, а потом твердел другой, и космос снова взрывался у него на конце, а затем вновь они вдвоем тянулись к нам…
Лучи, как змеи, изгибались, свивались и волновались — они не были прямолинейными, эти лучи основного оружия, потому что пространство в таких условиях уже было криволинейным, а там, вдали, раскинулся пылающий остров из звезд — наша Галактика, — а мы, люди, здесь, на его краю, выкручивали друг другу руки…
Я держался; я черпал силы сначала из мира Земли, а затем, когда они истощились, из мира Халы.
На восьмые сутки врач сказал мне, что он уже перешел от обычных стимуляторов к наркотикоподобным веществам и начал давать их экипажу. Усталость, длительное отсутствие отдыха, постоянное нервное перенапряжение, а тут еще и наркотики — все вместе вполне могло привести моих людей к безумию — но сам я пока еще держался без стимуляторов.
…Я увидел, как доктор дал моим соседям по стакану с водой. Он подошел ко мне, кивнул на них и сказал: «Очередная доза. Мне приходится все время увеличивать ее, но всему есть предел. Неделю я тебе обеспечу, а потом — никаких гарантий!»
Сейчас идет десятый день, значит, у нас еще есть одна неделя, но я совершенно не знаю, что нужно делать, чтобы спастись. Близких разрывов пока еще не было, поэтому убийственных перегрузок пока еще не было тоже; это только пока… Я видел, как в наших действиях уже стала проявляться несогласованность, — а дальше будет еще хуже.
…Я держался без наркотиков, держался только на своей воле. Я вспоминал Халу, ее раскаленный озон, пламя ее дней, и огонь, текущий в моих жилах, и оттуда, из воспоминаний, я черпал свою силу.
Все время я ждал погрешности с их стороны, чтобы прыгнуть и умчаться прочь, но ее не было. Я вспоминал, как недавно поймал их на выходе из прыжка — это было несложно: как будто противник открыл дверь и увидел меня… — а я целился ему в лоб и затем выстрелил. Воспоминания об этом придавали мне сил, ибо и сейчас, и много дней спустя, я все еще могу сделать нечто подобное — и победить!
…На шестнадцатый день впервые за все время боя взрыв псевдозвезды произошел уже рядом с нами — тяжелые перегрузки от гравитационного удара вдавили меня в кресло, но это еще не конец — это начало конца.
…И снова, уже в который раз, я вспомнил дом, где прошло мое детство, и облака, плывущие над ним, и деревья, растущие вокруг, вспомнил светлый день и темную ночь, вспомнил любовь…
На двадцать первый день сошел с ума один из нас, а на следующий день — еще четверо; я заменил их компьютерными программами, но нам от этого было не легче. В тот же день еще трое умерли от передозировки наркотиков, потом мы держались целый день, а затем безумие и смерть пришли к нам: люди умирали, сходили с ума, и мы, живые, завидовали им — они уже отмучились, а нам предстояло мучиться еще и еще. Я думаю, что ситуация ухудшилась бы гораздо раньше, однако экипаж держался, глядя на меня, — я так же, как и они работал без отдыха, но еще ни разу не принял не только наркотики, но и просто какой-нибудь стимулятор, а также ни разу не сомкнул глаз. Экипаж равнялся на меня — я чувствовал, я знал это и поэтому держался тоже.
Жизнь и смерть, такие разные понятия в мирное время, стали сейчас, во время войны, таким близкими друг к другу, что было трудно различить одно от другого. Надо уметь жить и уметь умирать…Раньше я предполагал, что главное в жизни — ее наличие, но оказалось, что это отнюдь не всегда, а значит главное в жизни все-таки что-то другое…
…На двадцать шестой день нас осталось только шестеро, а в рубке управления работал только я один. Всех вышедших из строя людей мы заменяли, запуская вместо них компьютерные программы, но они работали хуже, чем живые люди, и поэтому тяжесть гравитационных ударов все чаще и чаще вдавливала нас в кресла. Усталость тяжким грузом ложилась на плечи еще живых воинов, сковывая их ум и волю, примиряя со смертью и подготавливая душу к неизбежному.
Часть людей из тех, кто сошел с ума, погибли от перегрузок, потому что бродили по коридорам, в то время как им полагалось сидеть в антигравитационных креслах. Я не знал, кто у меня жив, а кто — нет из числа тех, кто уже не работал на своем посту; я знал только, что я — жив, и еще живы те, кто борется вместе со мною.