Доктор тоже был убит гравитационным ударом, когда он шел к одному из больных и не был защищен антигравитационным креслом. Когда он погиб, я не знаю, знаю только, что он вдруг перестал посылать нам лекарства и перестал наведываться в рубку — он упал где-то там, в глубине корабля, и лежал на полу, неприкаянный и одинокий.
Для того, чтобы убрать трупы, необходимо было использовать робота-уборщика. Он мог самостоятельно делать уборку в помещениях, однако людей он не трогал никогда: не робота дело решать — жив человек или нет, и что нужно делать с человеком в том или ином случае — только человек может принимать решения относительно людей, а машина может лишь помочь ему в этом, — и не более того! Чтобы перенести труп в холодильник, необходимо чтобы космонавт взял в руки пульт управления роботом и, нажимая на соответствующие кнопки, управлял им в ручном режиме — только в этом случае робот мог взять покойника и перенести его, однако для этого нужно было, как минимум, встать с кресла, а во время такого боя это сделать было невозможно, поэтому атмосфера корабля постепенно начала пропитываться трупными испарениями, но фильтры работали хорошо, и поэтому в целом воздух внутри корабля оставался чистым.
…Не помню, когда я остался один — все остальные или сошли с ума, или умерли. Я уверен, что многие из них покинули свои кресла и отправились бродить с какой-то своей целью, а теперь лежат и разлагаются мертвые.
…Я чувствовал, как моя воля постепенно меняется. Раньше она была просто сильной, потом, в начале боя, она стала железной — а они все били нас и били… Это мне напомнило китайскую пытку, когда человеку на голову капает вода, и постепенно каждая капля кажется ему ударом молота; они тоже били меня, но моя воля крепчала — теперь казалось, что она сделана из высокопрочной стали. Но если сталь долго бить, то в ней появятся трещинки, и в конце концов, она сломается.
Сначала я брал силы из мира Земли, как делал это каждый из нас, затем выбрал все что можно из мира Халы, пока, наконец, не истощив оба этих мира, не стал черпать энергию для своей души из мира, являющегося первоосновой Вселенной, мира, который изначально и навеки веков закрыт для людей, мира Властелинов Вселенных. Тогда, в то время, мне не приходило это в голову потому, что у меня ни на что не было сил, как не было и времени — и вот наступил тот миг, когда я внутренне стал меняться, но я не помню, когда он настал. Я решил тогда — все или ничего. Я знаю это — тогда я стал другим, и тогда воля моя перестала быть сталью, а стала морем. Я перестал сопротивляться ударам, перестал бороться с ними, а стал пропускать их сквозь себя, не меняясь при этом. Удары перестали давить на меня, и я перестал чувствовать их тяжесть. Я просто не давал им убить себя, вот и все. Они били меня снова и снова, но теперь их встречала не сталь, а вода, большая, как сам океан. Я одержал победу над собой — я стал другим. Время работало на меня — я только ел, пил и оборонялся. Я держался, когда гравитационный удар вжимал меня в кресло; я следил за действиями неприятеля, стараясь предупредить новый взрыв псевдозвезды вблизи меня — я отбивался, как мог; я ни на секунду не расслаблял свой ум, и они чувствовали столь же мощное и уверенное сопротивление, какое встречало их раньше. Я уже не искал у них ошибок, не надеялся на них, а только лишь ждал нового удара, от которого надо уворачиваться или же ускользать.
Как я уже говорил раньше, технология боя, которую противник использовал против меня, была следующая: два корабля обстреливали меня, а третий отдыхал, — но отдых этот не был полноценный, потому что был слишком краток по времени: если бы они дали возможность отдохнуть одному из трех экипажей так, как это было ему необходимо, тогда у них должно было быть как минимум четыре корабля — трое держали бы меня, а один отдыхал бы. Будь их четверо, они могли бы вести бой хоть до бесконечности, но их было всего лишь трое, а значит… Два корабля лишь с крайним напряжением всех сил при условии безошибочно точной работы могли не дать мне возможности прыгнуть или же просто попасть в них и, тем самым, окончить бой победой, но в таком интенсивном режиме люди не могли работать долго, поэтому-то экипаж третьего, отдыхающего корабля, и не успевал восстановиться к тому времени, когда ему приходилось вступать в бой.
…Их надежды рушились: победа медленно, но верно уходила от них — ведь сами они тоже уставали, — конечно, не так сильно, как мы, но тоже уставали — усталость накапливалась и у них, поэтому они тоже стали употреблять сначала стимуляторы, а потом и наркотики. Я думаю (я не знаю, а только лишь предполагаю по собственному самочувствию), что они перешли от заменителей на настоящие наркотики как раз тогда, когда я остался один.
Каждый выстрел, который они направляли в меня, убивал их самих. Они надеялись на успех, они старались победить, но я не давал им возможности для этого. Победа была близка, казалось, еще один выстрел — и все, можно радоваться, но нет, я еще боролся, и им необходимо было бороться тоже.
…Было ли мне тяжело? Сначала было, а потом уже — нет; а вот моим противникам было все хуже и хуже — они не успевали отдохнуть, на них давила усталость, а надежды все таяли и таяли. Они делали ошибки, сначала редко, а потом уже все чаще и чаще — я мог бы воспользоваться ими и прыгнуть, но на расчет прыжка у меня уже не было сил — я не замечал их ошибок, а думал лишь о том, чтобы отбить очередной удар. Будь у меня полный экипаж, то тридцатый день нашей схватки не исполнился бы — к тому времени мы ускользнули бы от них, а так мне приходилось одному отбиваться день за днем, зная, что каждый их выстрел может быть для меня последним.
Как-то раз, когда минул уже тридцатый день, они вызвали меня, но я им не ответил — на разговоры у меня тоже не было сил. К тому времени я стал почти машиной, которая только лишь ждет своего часа.
На тридцать второй день они бросили все силы, которые у них еще оставались, против моих сил и сменили тактику — с этого дня они атаковали меня все втроем, а не вдвоем, как было раньше. Никто из них не отдыхал: они сражались все вместе — и это было правильное решение: противник так вымотался, что два его корабля уже настолько плохо стреляли в меня, что я подумывал о том, чтобы все-таки прыгнуть, дождавшись, когда они станут ошибаться еще больше. Давление, которому враг подвергал меня, возросло с введением в бой третьего крейсера, но я крепился, стараясь действовать вязко, чтобы резкими рывками не оборвать тонкую ниточку своей жизни.