Я повернулся к ним спиной и отошел, вернее, спрятался за ближайшим деревом. Там я провел левой рукой по воздуху, взял очки и одел их — это было сделано как одно непрерывное движение, как нечто единое целое. Ремень очков давил мне на затылок, и у меня возникли такие ощущения, как будто бы я собираюсь плавать с маской. Я взял браслет и застегнул его себе на правой руке, после чего взял из воздуха пистолет и присоединил его к браслету, потом я взял шнур и подключил его сначала к очкам, а уже затем к пистолету. Луч подсветки я не включал. Ребята еще стояли на том же самом месте, где и раньше, но теперь я уже был вооружен и был готов к запланированному убийству — одному из самых тяжких преступлений в мире людей. Убийство прямо в глаза — это гораздо более жестокое и страшное явление, нежели убийство на расстоянии. Серьезная ситуация, напряженная и по-мужски страшная — я был готов стрелять, но не просто в какую-то отдаленную и оттого абстрактную мишень, а в близкую и реальную цель, смотря прямо в глаза жертве и будучи готовым вынести ее предсмертный взгляд, ее страдания и ее мольбы о пощаде.
Я заглянул в душу этому парню — мелкая, никчемная душонка — и пошел к ним. Они увидели оружие и очки, испугались, но время умирать пришло!
Я поднял пистолет носовой частью вверх, установил точку прицеливания на лоб выбранному парню и выстрелил — и на мгновение вспыхнул ослепительный белый луч между моим оружием и его головой. Луч плазмы вошел человеку прямо в лицо — его голова вскипела изнутри и взорвалась. Очки уменьшили яркость света, поэтому мои глаза выстрел не ослепил, а вот у окружавших его приятелей наверняка на несколько секунд пропало зрение.
Он ранил меня — а я убил его!
Я специально поставил такую силу луча, чтобы он не вышел из головы объекта, не улетел неизвестно куда и не ранил еще кого-нибудь. Брызги крови и сгустки мозга разлетелись в разные стороны — они попали и на меня, и на стоящих рядом с ним товарищей, а он упал, как мешок, и головы у него уже не было… — мгновением позже я почувствовал ожидаемый запах крови… Его друзья дико закричали и попытались разбежаться в разные стороны, но, ослепленные, сталкивались друг с другом, что еще больше усиливало панику. Я отвернулся от них и пошел обратно. Пистолет, очки, шнур и браслет я снял и отправил на место их постоянного хранения. На мне была кровь и какие-то ошметки — это напомнило мне Халу, однако теперь я был в мире Земли. Я убрал с себя все это, пользуясь иными, нечеловеческим возможностями, а потому на мне не осталось ни малейшего следа крови.
…Меня арестовали неподалеку: полицейский подошел ко мне сзади и выстрелил газом — я потерял способность двигаться, хотя и был в полном сознании.
…Я пришел в себя и начал шевелиться уже в камере. После захода солнца я, наконец, более или менее пришел в себя, а утром меня повели на допрос.
Я сидел посредине комнаты на стуле, а руки у меня были за спиной в наручниках. В кабинете было трое: следователь, его помощник и секретарь. Следователь сидел прямо передо мной за столом, его помощник сидел на столе, стоящем сбоку, а секретарь стенографировал, находясь где-то позади меня. В комнате пахло канцелярской пылью, и от этого все окружающее как бы покрылось легким налетом бюрократизма. Вскоре в комнату вошел четвертый — он встал позади меня так, чтобы я его не видел.
Личность мою установили быстро, еще вчера. Они не допрашивали меня вчера потому, что, во-первых, я еще не совсем пришел в себя после отравления газом, а во-вторых, они всю ночь выясняли подробности моего необычного дела — следствие больше всего беспокоил вопрос об оружии, ибо просто так такую машину убийства, которую использовал я, нигде не достать. К моему удивлению, следователям даже понравилось, что я национальный герой. Уважение ко мне они не испытывали, — им нравилось проявлять свою власть надо мной.
— А где же адвокат? — спросил я.
— Будет тебе адвокат, но попозже, — с глумливой издевкой ответили мне. — Сначала мы поговорим с тобой так.
Им нравилось издеваться надо мной, и я это прекрасно видел. Повторюсь, но к моему героическому прошлому они не испытывали никакого уважения — они радовались тому, что сами, ничтожные по сравнению со мной, сейчас все-таки могут проявлять власть над таким человеком, как я. Эта парочка — следователь и его помощник — стала злить меня. Я быстро признался в совершенном преступлении, сообщив им, что убил из мести, из-за нанесенной мне раны в живот.
— Так, значит, ты так забеспокоился о своем животике, бедненький!
Помощник, а может быть второй следователь (кто его знает? Он не представился) издевался надо мной в открытую, а его начальник молча потворствовал этому. Я видел (но не глазами, конечно!), что протокол пишется с определенной, не в мою пользу корректировкой слов следователей.
А затем они накинулись на меня: «Где оружие? Откуда взял? Куда положил? Кто дал?» Я сказал, что на вопросы о пистолете отвечать не буду.
Тот, четвертый, который стоял сзади, вышел и встал передо мной. В этот момент секретарь вышел. Я понял, что сейчас меня будут бить — у стоящего передо мной на голове был шлем с непрозрачным стеклом, так что лица его не было видно, а в руках у него была дубинка.
— Ну, так где оружие?! — вновь крикнул второй следователь.
— Не скажу, — ответил я.
— Ты так беспокоишься о своем животе, что ради этого ты пошел на преступление! А ну-ка, сделай ему массаж! — с радостью в голосе приказал он.
Меня ударили в живот дубинкой, один раз, но сильно. Этот, в шлеме, отошел в сторону и стоял там с видом киногероя, поигрывая своим оружием.
Как им все это нравилось!
Я прекрасно осознавал то, что уже ступил на ту дорогу, которая все больше и больше отдаляет меня от всего остального человечества, а потому чувствовал себя гораздо свободнее — решение принято давно, еще вчера, после долгих размышлений, а значит, сегодня необходимо просто выполнить его. Мне нужен был этот удар в живот для очистки своей совести — как повод, чтобы нанести ответный удар, — и я нанес его!
Как только человек в шлеме ударил меня, так сразу же я вошел в мозг помощника и, найдя там некоторых его родственников, убил несколько человек из тех, кто попался мне первыми. Сделать это было легко — так же легко, как порвать лист бумаги. Следом за этим я заглянул в души всех четверых, заглянул так глубоко, что для меня не осталось в них никаких тайн, ибо я увидел все, что там находилось, — все, во всеобъемлющем значении этого слова, — врага надо знать в лицо, и теперь я знаю их, знаю о них все!