Я спрятался сам и спрятал своих спутниц не от роботов, а от людей — ведь если бы люди увидели нас, то они наверняка проявили бы к нам излишне сильный интерес, попытавшись поймать нас или убить, чтобы потом можно было бы исследовать этот новый человекоподобный халанский вид.
А пока мы просто лежали и смотрели на людей, изредка обмениваясь замечаниями. Я знал, что люди делают здесь временный лагерь, и сообщил об этом своим дамам. Задумавшись, я вскоре прекратил разговор с ними, поэтому мои спутницы стали общаться только друг с другом.
Я смотрел на людей глазами халанина. Они, люди, были совершенно чуждыми для этого мира. Скафандры, медленные и неуклюжие движения, их боязнь свежего воздуха Халы — да, конечно, они были чужаками. Люди пришли сюда из мира Земли, пришли непрошеные и нежданные. Здесь, на планете Хала, было много препятствий, которые затрудняли их работу, но не было ничего, что могло бы их остановить. Человек привык справляться с трудностями, с большими и с маленькими, поэтому он справляется и справится с проблемами и этого мира тоже.
Я смотрел и на людей, и одновременно внутрь себя и видел, как раздражение на непрошеных пришельцев растет у меня в груди. Я лежал на траве, без скафандра, дышал воздухом моей Родины — я был частью этого мира, а они — нет. Пришельцы мешали мне, причем мешали сильно. Я был не столько против их деятельности, сколько был против их самих.
Люди пришли в мой мир, пришли не как враждебная сила, но все-таки пришли, как представители чужого (а значит, враждебного) мира; и, соответственно, сами они стали врагами моего мира, то есть стали моими врагами. Они не мешают мне жить, мне мешает само их наличие. Они должны или умереть, или безвозвратно уйти — только в этом случае я, быть может, не буду так сильно ненавидеть их.
Я, халанин, ненавижу людей за то, что они есть. Если бы они узнали о моем существовании, то также ненавидели бы меня за то, что я есть. Это называется органическая ненависть — ненависть миров, ненависть разумных цивилизаций друг к другу.
Ярость поднималась во мне тяжелыми красно-черными волнами, она жгла мне душу и заливала мозг. Будь я прирожденным халанином, а не тем, кем являюсь сейчас, то я бы приложил все свои силы для того, чтобы убить этих людей, — при этом риск самому погибнуть для меня был не столь уж и важным. Но я был почти Хозяином Миров, а еще раньше я был человеком, — именно поэтому, несмотря на бушующую во мне ярость, я сохранил ясный ум, способность рассуждать и контроль над собой.
Органическая ненависть — страшная вещь. Что бы ни делал объект такой ненависти, он не в силах прекратить ее — и, чтобы ни делал его противник, он тоже не в силах прекратить ее. Смерть, и только она одна, может прекратить эту ненависть, и это по-настоящему страшно.
Земляне и халане — две цивилизации, испытывающие друг к другу органическую ненависть, обусловленную колоссальными различиями обоих миров, — и в этом случае от отдельной личности не зависит ничего!
Что бы ни делал разумный индивидуум, на каком бы уровне культурного развития он ни стоял, какими бы знаниями он бы ни обладал — все равно — он не может ни регулировать силу, ни управлять направлением своей органической ненависти; он может только исполнить свой долг — это повеление мира, откуда он родом — он должен осуществить программу, заложенную в нем его биологической конституцией.
Разумная цивилизация неразрывно связана со своим миром, и из-за глобальных противоречий между мирами возникает органическая ненависть между цивилизациями. Органическая ненависть требует одного: «Любой ценой убей чужого!», и это не пустые слова. Для разума нет ничего более ужасного и величественного, чем война разумных цивилизаций, чем смертельная схватка разумов без проигравшего, ибо проигрыш означает тотальное уничтожение. Тогда, на Хале, я постиг эту истину и понял, насколько это действительно важно.
Земля и Хала — такие разные и одновременно такие похожие миры!
А моя злость на людей осталась со мной, с халанином.
А моя злость на халан осталась со мной, с человеком.
И мой полет над проблемами этих миров остался со мной, с почти Хозяином Миров. Нас было трое — и в моей душе мы все жили в мире.
…Мы долго смотрели на людей, и когда, наконец, мне это надоело, мы ушли. Мы прошли сквозь кустарник в сторону от людей, и вышли в открытую лесостепь. Заночевали мы прямо посреди равнины, чувствуя себя защищенными от хищников своими острыми чувствами и мощными ударными буграми. На ужин я накопал съедобных кореньев, набрал ягод и сочных мясистых листьев.
После заката солнце оставило этот мир, и звезды вступили на черное небо — пришла ночь. Нас не тревожили опасные ночные звери — они были далеко, и лишь только изредка громкие звуки будили нас в серебристо-черной тишине — то были ночные птицы и разные мелкие степные существа, которые жили своей жизнью со своими тревогами и радостями, мелкими и крупными удачами и поражениями, а до нас долетали только отзвуки ее, этой неприметной ночной жизни.
Встало солнце, разгоняя ночную прохладу, и легкий утренний ветерок зашелестел в траве. Хала просыпалась — до нас уже донесся откуда-то из далекого далека приглушенный рев какого-то хищного монстра. Я насобирал на завтрак съедобных плодов, и мы плотно поели. Солнце поднималось все выше и выше, а мы лежали и, отдыхая, лениво переговаривались после вкусной еды. Наконец, я отдохнул и решил осуществить давно задуманную идею.
— Вставайте, сейчас будет самое лучшее время в вашей жизни, — сказал я, — ее пик.
— А что сейчас будет? — спросили меня женщины, поднимаясь и отряхиваясь.
— Кони, просто кони.
Я приказал трем коням прибыть ко мне, и они поскакали к нам. Лошади были совершенно дикие, они только недавно узнали о моем существовании, но, тем не менее, не могли противиться моим мысленным приказаниям. Так я и буду управлять ими на протяжении всей поездки — молча, качественно и выверено, ибо я вижу их самочувствие, и поэтому мои команды будут вполне согласованы с ним, а значит, и результат моих распоряжений будет хороший.