Я никогда никому не кланялся и ни перед кем не снимал головной убор — ни перед служителями местного культа, ни перед сиятельными графами, ни перед родственниками коронованных особ, ни перед всякими там владыками и прочими магараджами, — короче говоря, ни перед кем вообще (а мне пришлось повидать всяких людей с разными должностями и званиями — от самых низших до самых высоких)! Достаточно просто превратить собаку в кошку или же сделать еще что-нибудь подобное, а потом протянуть сжатую в кулак руку по направлению ко все еще сомневающимся в моей силе вельможам, затем медленно раскрыть ее и показать им маленький белый шарик, переливающийся и играющий светом на моей ладони, яркость которого постепенно начинает возрастать сначала до слепящего уровня, а потом все дальше и дальше, многократно превосходя ярость полуденного солнца в раскаленной пустыне… — и тогда присутствующие на этой демонстрации моего могущества начинают закрывать руками глаза, перед которыми уже загораются цветные точки, а вскоре им всем станет жарко и душно, а сила света все возрастает и возрастает… — и тогда они начинают просить меня прекратить, падают на колени один за другим, и только тогда обжигающее солнце постепенно прячется обратно в мою закрывающуюся ладонь, и еще некоторое время из-под сжатых пальцев пробиваются узкие, режущие мир на части, полосы света, — да, именно такими, и прочими подобными им способами, я быстро утверждал свое место в том мире, куда я прибывал погостить, и уже мало какой глупец осмеливался требовать от меня чего-либо, но дураки находились всегда — и тогда я превращал какую-нибудь часть его тела (обычно палец на руке) или же какой-нибудь предмет его туалета во что-либо фантастически непредсказуемое или же просто удалял выбранный объект в никуда, а потом смотрел как этот человечек унижается передо мною, вымаливая себе милость и прося вернуть все обратно, и лишь, подождав для пущей важности определенное время и дав всем окружающим лишний раз убедиться в моем могуществе, я давал задний ход процессу и возвращал все в исходное состояние… — и вообще, я откликался только на просьбы, сделанные в уважительном тоне, и то, конечно же, далеко не на все; поэтому, в итоге, я всегда получал то, что хотел, вел себя так как пожелаю, и не стесненный ничем (правда, я, по-возможности, соблюдал обычаи местных народов, но исключительно для того, чтобы добиваться расположения аборигенов), путешествовал по времени с удовольствием, часто с пользой и всегда с комфортом.
Образ путешественника из далеких стран, образ человека очень богатого и щедрого, наделенного значительным запасом знаний и выдающимися умениями, помогал мне знакомиться с выдающимися людьми прошедших эпох, чтобы затем, обмениваясь мыслями, учиться у мудрецов прошлого, одновременно в чем-то помогая и им самим. Уровня моего интеллекта вполне хватало для того, чтобы вести серьезные беседы с исключительно умными людьми, обогащая духовно друг друга, и именно эти беседы и были тем главным, ради чего стоило преодолевать время и пространство, — и за эту возможность я питаю глубокую признательность и испытываю очень большую благодарность своему «отцу». «Опирайся на мудрость прошедших веков и не прогадаешь!» — так говорил он мне, и теперь я вполне постигаю смысл его слов…
А все эти досадные недоразумения и прочие мелочи, подстерегающие одинокого путешественника, вроде внезапного грабежа на дороге, сквозного удара копьем в сердце или же рассекающего надвое грудь удара сабли — все это мелочи, досадные и малосущественные мелочи (для меня это — мелочи, а не для тебя, мой читатель!), так вот, у меня они уже давно не вызывают ни страха, ни интереса, и которые только лишь замедляют, причем незначительно, само мое путешествие к знаниям и умению мыслить.
Знание — сила, но умение мыслить — еще большая сила, ради которой следует легко тратить и золото, и время — оно стоит этого! — по крайней мере, я так считаю.
Я встречался со многими мыслителями прошлых веков и тысячелетий, встречался просто с умными людьми, с достойными встречи со мной служителями культа, не пренебрегая беседами с обычными путниками и прочими рядовыми жителями тех земель; я встречался с ними со всеми в разных ситуациях — и на войне, и в мире, и в горе, и в радости, и на море, и на суше… — короче говоря, везде и всюду; и я не уставал поражаться богатству жизни и духа, которое встречалось мне в самых неожиданных ситуациях, даже там, где, казалось, и ждать этого не следует.
Человек велик духом, а все остальное — пыль и тлен.
Я видел все: и жестокость, и доброту, и счастье, и горе, видел благородство и низость, видел радость творчества и еще множество проявлений человеческих чувств, — я видел все, и я видел все это не только глазами, но и, что еще более важно, своей нечеловеческой сущностью — так я познавал мир людей, одновременно познавая себя, учась тому, что называется такими простым и всеобъемлющими словом «жизнь»…
Так же как и раньше, когда я еще был человеком, мне нравилось созерцать мир, однако теперь мой внутренний взор приобрел значительную зоркость и глубину проникновения в скрытые свойства и закономерности — и от этого спокойное созерцание разворачивающихся передо мной эпох и людских судеб доставляло мне еще больше наслаждения. Правда, сейчас, мои возможности стали настолько велики и, кроме того, я так много узнал о людях и об окружающем их мире, что просто так, ради праздного интереса, перестал вмешиваться в естественное течение жизни, поэтому, со временем, наблюдение стало основным моим уделом.
Я был добр к миру не потому, что он сам был добр ко мне, а потому, я был добр по своей внутренней сути, и поэтому внешняя доброта давалась мне легко и естественно.
Я был вежлив к людям, ибо от «лишних» вежливых слов мозоли на языке не вырастут, а приобретется уважение и к самому себе, и к собеседнику; и пусть в моей власти сделать с ним все, что угодно — это не дает мне права вести себя некультурно. Красивая правильная речь обеспечивает наиболее точную передачу своих мыслей и чувств партнеру, а культурное поведение служит речи тем, чем служит рама для картины.