Он появился на корабельных экранах перед каждым из космонавтов и заговорил о Родине, о патриотизме, о долге… и невысказанное слово «война» прозрачным туманом повисло среди нас. Мы ждали это слово и боялись его, и с жадным вниманием слушали, стараясь вникнуть в суть выступления. Речь главы нашего государства передавалась на все вооруженные силы, на весь звездный флот, на все корабли, находящиеся и на базах, и между звезд, — и она доходила до каждого солдата, до каждого из нас.
Мы смотрели на это лицо, такое серьезное и постаревшее, говорившее нам важные слова, — он волновался, и это было заметно; мы смотрели на него и слушали, а он все говорил о чести, о долге, об истории нашего народа и о его перспективах на будущее. Мы уже примерно догадывались, кто будет объявлен нашим врагом, но все же волновались и ждали от него, от первого должностного лица нашего государства, этих слов; мы замерли и ждали и когда, наконец, он назвал то государство, которое мы отныне должны считать враждебным, нам стало как-то легче — это государство не являлось сильным противником, и оттого надежда на скорую победу согревала наши сердца. Мои соратники — теперь их можно называть этим словом — надеялись на скоротечную победоносную войну, на выгоды, которые она принесет лично им: на награды, на следующие более высокие звания, на повышенную пенсию, на доплаты, на дотации и на разного рода льготы, но это все будет в будущем, а пока, сейчас, надо одолеть врага — и все будет хорошо! Но мои соратники еще не знали, а я знал, что это только начало, и что война будет объявляться еще многим государствам, и что победа будет тяжела, и что многие из сегодняшних слушателей до нее не доживут… — сейчас окончательная победа еще слишком далека, и радоваться слабости противника еще совершенно нет никаких оснований, кроме общественного мнения, которое вполне может ошибаться (а может и не ошибаться), но война — это война: какая тебе разница, что неприятель слаб, если сам ты погибнешь; и, наоборот, пусть противник силен и грозен, но если ты останешься в живых и вернешься домой не инвалидом, то для тебя это будет самым главным!
Чем дольше общество живет без войны, тем люди, его составляющие, становятся более беспощадными друг к другу сначала в психологическом, а потом и в физическом плане, поэтому я отнюдь не удивился, когда после речи главы нашего государства радостное возбуждение охватило войска. Боялись все, но все же хотело также воевать великое множество людей — они устали от мира и они хотели не войны, а драки и победы, забывая о том, что без войны, а соответственно, без крови и смерти, победы не бывает…
Я не хотел войны, я не хотел убивать людей, но я был лишь винтиком в этой военной машине — адмирал нашего флота отдал приказ — его необходимо было выполнить — и корабли двинулись на врага. Война объявлена, противник известен, оружие в полной боеготовности, продовольствия достаточно, патриотизм в нас еще силен и не подвергался безжалостным испытанием — систематическими поражениями — войска послушны воле командования — что еще надо для успешного начала войны?
Дивизии расходились в разные стороны, чтобы затем, след в след, корабль за кораблем, несколькими колоннами прибыть на место. Нас вели опытные штурманы — они хорошо знали свое дело — и мы успешно прибыли в расчетную точку — прямо перед нами несколькими облаками находились звездолеты противника, а неподалеку, возле солнца, раскинулась вражеская планетарная система.
У меня от ужаса стыло сердце: вот оно — непоправимое и чудовищное, прямо передо мной!
Вечная черная ночь вокруг, а в душе… А в душе у меня что-то защемило, переворачиваясь, причем щемило как-то тоскливо и с отчаянной болью, — мне было плохо. Страх перед неизвестностью будущего подавлял мою волю, заставляя забыть о долге, а холодный мир Земли навязывал мне путь, которым я идти не желал, подталкивая меня в спину приказом адмирала и маячившим позади него трибуналом в случае невыполнения приказа, — и я не мог его ослушаться — война уже вступила в свои права.
Смерти я не боялся — я примерно понял, что это такое после своей гибели в мире Халы — меня страшила собственно война, ее внутренняя логика, жестокость и непредсказуемость.
Умереть — легко, а правильно жить и во время войны, и в мирное время — трудно.
Умереть легко — достойно прожить жизнь с пользой — трудно.
Скоро, очень скоро все мы, солдаты, придем к такому состоянию, в котором ни личная смерть, ни гибель своего товарища или же противника не будут иметь решающего значения — грань между жизнью и смертью сотрется, и будет трудно понять — кто жив, а кто — уже нет; в такое время легко пожертвовать собой ради своего соратника — так было всегда, во всех войнах людей друг с другом, — и так будет всегда!
Война приходила в мир людей, и ужас был не от того, какая она, война, ибо она еще по-настоящему не началась, а от самого факта того, что она пришла.
Я понял и осознал свое место и свой вес в мире людей в тот страшный момент перед боевым столкновением огромных масс кораблей, когда сердце мое цепенело от ужаса, а разум лихорадочно метался в клетке безысходности — и именно в этот момент я понял, кто я есть, постигнув свой прошлый путь, и будущее подтвердило мою правоту. А современники меня так никогда и не поняли, и лишь по истечении нескольких веков после моей смерти в обществе установилось мнение, что когда я жил, то был одним из составляющих лица всего человечества (а нас — людей, которые были бы лицом, разумом и совестью нашей цивилизации, во все времена было очень мало: гении — это всегда дефицит). Да, именно так и будут характеризовать меня через тысячелетия после моей безвременной смерти: «гений», «выдающийся ученый», «выдающийся мыслитель» и прочими подобными эпитетами.
Большое видится на расстоянии — так было до меня, и так будет после меня — так устроен мир, но я уже тогда, перед боем, осознал себя как выдающуюся личность, и потому с этой позиции мои дальнейшие рассуждения о том, что обычные люди — это «мясо войны» или, как пренебрежительно говорили раньше о малоценных содатах, «пушечное мясо», несмотря на весь свой кажущийся цинизм, все же чрезвычайно близки к истине.