И Алексей на своих двух поплёлся в город. С каждым пройденным метром, он всё больше понимал огромный масштаб перемен...".
Поддавшись желанию дочери, Михаил вёл Алину пыльным тротуарами прямо к серому куполу. Назойливые голуби, обсиживающие треснувшие плиты, разрывали человеческую напряжённость. Поднявшись в воздух, они впивались когтями в излишнюю скованность и решительными рывками тянули её на себя... Вот черноголовый голубь взмыл перед Михаилом, вцепился когтями во вредную напряжённость и потянул... Резиной отдалась она по мощному клюву - голубя отбросило на несколько метров... Всю оставшуюся дорогу Михаила не покидали мысли о том болотном дне, в котором сахаром в воде растворились глаза брата...
Холл цирка кишел людьми. "Вот он, муравейник! Но пусть суетятся...", подумал Михаил, отдавая билет контролеру. Взяв дочь за руку, он вошёл внутрь, как вдруг услышал знакомый голос позади себя. Михаил обернулся: протискиваясь между зеваками, к нему направлялся взъерошенный Алексей.
- Привет! Ты тоже пришёл на представление? - сказал Алексей, протягивая руку.
- Привет! - Михаил пожал красную руку, - Я прочитал до конца. Не обижайся, но мы не можем опубликовать рассказ... Ещё я хотел сказать тебе...
- Ладно, не здесь!
- Ну, ёлки палки! Долго вы ещё будете стоять на проходе? - послышался чей-то нудный голос.
- Маладые люди, праходьте унутарь! - заворчала контролёр.
...Свет потух, заиграл оркестр, заиграли нервы Михаила, заиграла цирковая мистика... Откровением явился ведущий. Сделав несколько красивых поклонов, он поднёс микрофон к губам. Поцеловал его и начал свою каждодневную речь. Михаил не слышал, что он говорил - его мысли были заняты другим... Он пытался вспомнить...
И тут, расправив чёрные крылья, на ковёр ночью опустилось нечто, что совершенно не имело волос, но чьё детское лицо было столь женственным... Это удивительное сочетание деткости и взрослости, женственности и мужественности заставило Михаила в миг пробудится. Он и представить себе не мог, что тело бывает столь совершенным, а движения столь пленяющими... Существо подняло руку - и на сцену вывели молодого жеребца, сильного, красивого. Подойдя к коню, существо погладило, подобную лесам Амазонки, мохнатую гриву, так нежно, что жеребец заржал в экстазе. Смычок прошёлся по струнам - в секунду нечто вцепилось своими острыми клыками в мускулистую шею. Зал ахнул, а жеребец даже не сдвинулся с места. Он по-прежнему находился в экстазе, полностью отдаваясь неизвестному. Движения существа манили своей аккуратностью. Ни одна капелька крови не попала на ковёр... Михаилу этот поступок показался чем-то первородным, сидящим глубоко в подсознании... Закончив трапезу, нечто повернулось к зрителям и ивовой веточкой наклонилось к полу. Такой своеобразный поклон, да и всё, что происходило до этого, не вызвало бурю оваций. Окаменевшие зрители молчали, словно бы впали в КОМУ, лишь только некоторые смогли подняться и зааплодировать. Но аплодисменты эти были хилыми, бессильными, как будто место коня занимали сами аплодирующие...
Когда часы сломались, а время утратило всякий смысл - взгляды встретились... Михаил почувствовал небывалую нежность. Зрачок расширился, пропуская человеческое дитя во владения тайны воспоминаний. Лопнули болотные пузыри, распугав жаб, запели кувшинки, басом заговорила тина, мудрый брат раздвинул руки, готовый подняться над бытовой грязью. И эти таинственные глаза предстали во всей ясности...
Свет залил пространство под куполом - и веки существа опустились театральным занавесом, спрятав мистические глаза - глаза брата...
Алексей устало ввалился в проветренную комнату с голубыми обоями. Там, скрестив ноги, сидело улыбающееся существо.
- Дядя, ты же мой дядя? - в очередной раз спросило оно.
- Да, - в очередной раз ответил Алексей.
- Ну не стой же! Иди ко мне...
Алексей упал в распростёртые объятия.
- Я дитя самого неба? - спросило оно, в очередной раз, подарив поцелуй.
- Самого неба... - монотонно сказал Алексей... Руки его жадно впились в небесную кромку. Он желал разорвать полотно, желал увидеть что находится за ним... Но ничего не выходило, и Алексей придавался плачу... И на миллионы, напряжённо думающих, голов сваливалась неясность купола... И небо всё твердило: "В том, кем ты был, в том, что ты делал, не было истины...".
***
Тот, кто пал жертвою не от автоматной пули,
Тот, кто стал музыкой не от водородной бомбы,
Тот, кого никогда не рубили клинками,
А били вздохами, порой недодыханием,
Как по щекам совестью
Или упрёками на папирусах,
Переписанными древними,
Но, скорее всего новыми от христового рождения
Душами.
И не на вечернем египетском,
А воробьиным чириканьем вне времени...
"...Подставь правую!", - ложится на весь гной под ногтём.
"...Ударь левою!", - во весь рост распрямляется
И зевает, не прикрывая рта.
На весь гной под, над и в ногте,
Раскрашенном тёмными красками,
Скорее всего, древними, до того,
Как прозвучало "...Подставь правую!",
Он ложится под забором,
Не подстреленный,
Но выбитый из круга звёздного.
Тот, кто пал жертвою не от Грааля кубка,
Тот, кто спрятался в яме не от вида черепа,
На зубах которого плесенью расцвело томление,
Тот, кто спрятался от себя за листом папируса,
От того сквозит тайною через поры познания...
"...Пью за Вас!.. Кровь Моя... Прямо здесь...".
Да и между ветками красным цветом
На простыне начертано "...Пью за Вас!".
И играет стёклышком
В стоячей воде "...Пью за Вас!".
Разрывает плоть бытия "...Кровь моя!"...
Тост прорвал на египетском,
Только на утреннем...
И прочь воробьиные перья,
Летите туда, куда и камни бритые - между всех
Парикмахерских, над заборами, через ладони,
Но не пулями - памятью.
Туда и летите - меж ветками,
Где натянут сеткой совсем высохший,
Душой кричащий, тот,
Кто пульсирует в моих капиллярах.
Поэма из обрывков...
***1
Шумит тысячами бумажных листов ветер.
Разрывает их тонкие лица,
Некогда твёрдые,
Хотя и столь же хрупкие,
Вовлеченные некогда в круговерть звёзд
Древесными кольцами.
Годичными кольцами, в которых года были взглядами
На попытки осязать бесконечность,
Прощупать неверием,
Вложить пальцы в дыры ладоней её,
На попытки стать шире себя.
Шумит ветер.
Право, я не знаю,
Зачем он свистит трубами,
Будто бы в последний раз - поминальный,
Так жалостливо,
Будто бы хочет пересчитать секундами
Всё, что было...
И года из древесных колец,
Что родились в руках человека чернильными,
Разлетелись...
Лишь осталась загадочность слов
В скрытой тайне значения буквы...
***2
Не кораедовым терпением
Ночь раздвигает листья,
Как и не сущностью термитов.
В центре ствола
В выгрызенном объёме,
Заполненном планетами
И звёздами разных размеров и масс,
Нагая в смелости своей,
Она личинкой пряной и слепой
Плетёт пространство...
Пространство в нить.
Нить к нити в сплетение подобное узлу
На лимфатический манер...
В неверии торжества лишь ветра,
В желании раскрыть секрет,
Не кораедовым терпением
Глядеть я бегал на движение листвы.
Потягивая сок из любопытства,
Часами сидя на корню,
Следил я за мельчайшим колыханием,
Но видел лишь пьяное подергивание
Их тел
Или припадочные пляски
Под скрипку эфира.
И вот тогда, когда кора покрылась
Лунной сыпью
И не хватило мудрости в обхвате ствола,
Решился я раздвинуть листья...
Что узел-кокон пробивается
Под взглядом людей,
Нам каждый день рассказывают светлячки.