Но, когда же я, наконец, устал от размышлений, тогда я вернулся назад, в тот самый дом, откуда и ушел в мир Халы. Там меня ждали обе женщины, с которыми мы путешествовали на бело-голубых конях.
Я вернулся лишь на мгновение позже их, мы прошли в кухню, и они быстро приготовили немного поесть. Мы сели за стол, разговор не клеился — каждый из нас сидел погруженный в свои думы. Одно из блюд у них явно не получилось, но мы все равно молча съели его, и я подумал, что, наверное, половина всех кухонных рецептов произошла от ошибок поваров и от нежелания признавать и исправлять их.
Было печально. Мы чувствовали, что расстаемся, и расстаемся навсегда.
Закончив есть, мы все вместе пошли в гостиную и там продолжали тот же необязательный разговор о пустяках. Слова — не главное, главное было то, что творилось в наших душах, а в душах наших поселилась печаль. О моих дальнейших планах мои спутницы меня не спрашивали, боясь растревожить меня и приблизить момент расставания. День клонился к вечеру. Наконец, я решился и сказал:
— Ну, я пойду.
Они не удивились, они ждали этих слов. Меня не спрашивали ни «куда я пойду», ни «когда я вернусь». Это были ненужные вопросы, ибо ответ на них был ясен: «Пойду своей дорогой, и мы больше не встретимся с вами никогда».
— Кто ты? — наконец, задала мне этот выстраданный вопрос одна из них.
— Что ты хочешь — правду, полуправду или ложь? — в свою очередь, поинтересовался я.
— Говори, что хочешь — мне все равно.
— Тогда лучше оставить этот вопрос без ответа, сказал я. — Пока что я — это путь, который куда-то идет. Сегодня я один, а завтра — другой. Я догадываюсь, кто я, но однозначного ответа дать не могу.
Мы помолчали немного, а потом я пошел к выходу. Возле самой двери меня нагнала одна из собеседниц. Кто она — хозяйка дома или та, другая — этого я тебе, читатель, не скажу — пусть это будет моей маленькой тайной. Она взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза и сказала:
— Хочу от тебя ребенка!
Я задумался. В такой ситуации нужно вести себя очень деликатно и важно понапрасну случайно не обидеть человека. Я понимал ее состояние: для нее (да и для многих других женщин тоже) я — это воплощенная мечта ее снов, настоящий герой, короче говоря, идеал человека и мужчины.
— А кого ты хочешь — мальчика или девочку? — поинтересовался я, хотя был практически уверен в ответе.
— Кого угодно, но лучше сына, и чтобы он был похож на тебя!
В который раз мир снова и снова удивляет меня!
Я так и думал, что она ответит «сына», ведь дочь была бы очень слабым напоминанием обо мне, а сын — это сын. Я понимал ее, но между нами лежали тысячелетия — я был старше ее по духу, и, кроме того, между нами лежала все углубляющаяся пропасть между человеком и почти Властелином Миров.
Разговаривать нам никто не мешал — мы были одни, быть может, в целом мире одни. Я ответил:
— Но мы же не женаты.
— Это не важно! — воскликнула она, и в глазах ее была мольба и боязнь получить отказ.
— А кто ты? Что в душе твоей, — спросил я ее и ответил сам себе, — я не знаю. Разреши мне посмотреть в твою душу, и тогда я дам тебе ответ.
— Что это такое — посмотреть в душу? — изумилась она
— Я просто увижу тебя всю, — сказал я, — без остатка — все твои мысли и чувства, поверхностные и глубинные, всю твою память от рождения и до сегодняшнего дня — это небольно, незаметно и быстро: доля секунды — и все закончится.
— Я боюсь этого, — ответила она, и, действительно, в ее глазах поселился страх.
— Я часто делал это без согласия исследуемых объектов: и людей, и животных, — ответил я ей, — но со временем, мне кажется, я становлюсь как-то мягче или вернее сказать, деликатнее. Мне и раньше была свойственна душевная чуткость, но путь, который я преодолеваю, вынуждал делать меня те поступки, которые я должен был сделать, хотя они мне и не нравились. Теперь же я снова вернулся к такому состоянию, в котором пребывал и раньше — до начала пути, — теперь я снова стал почти самим собой в духовном плане, завершив виток развития и вернувшись в исходную точку, но на другом, более высоком уровне: теперь мне не нужно принуждать себя, идя против своей природы, и делать то, что я не расположен делать. Мое колоссальное, все возрастающее могущество приглушало чужую боль в моей душе, которую я иногда причинял окружающим, и от этого она казалась мне маленькой и несущественной; теперь же я привык к нему, и эта моя практически беспредельная власть над миром стала частью меня, утратив очарование новизны и силы, а потому и понятия чужой боли и чужих переживаний вновь обрели свое первоначальное значение — то, которое и было им присуще в моем понимании до начала и в самом начале моего пути, и вот видишь, я прошу у тебя твоего согласия, хотя раньше просто заглянул бы в твою душу без твоего разрешения.
— Та-ак, значит, ты увидишь все, именно все, что есть во мне? — уточнила она.
— Да, — подтвердил я, — а дальше я сам сделаю выводы.
— Я не хочу этого! — испугалась она.
Я понимал ее: знать, что все твои мысли и чувства известны другому — это тяжелое испытание, и хорошо, что люди не могут читать мысли друг друга.
— Можно сделать, как обычные люди, — предложил я, — повстречаться, провести некоторое время вместе, чтобы получше узнать друг друга, а потом можно говорить и о ребенке.
— Я согласна, — обрадовалась женщина, — давай!
У меня свой путь, а у нее — свой; мне нет смысла связывать себя обязательствами (духовными и по времени) перед каким бы то ни было человеком, ведь куда выведет меня мой путь, я еще и сам не знаю, а значит, придется сказать ей горькую правду:
— У меня нет на это времени.
Она подняла на меня свои удивленные, готовые вот-вот разрыдаться глаза, и спросила:
— Почему ты не хочешь иметь детей?
— Почему не хочу? — переспросил я ее. —Я уже имею много внебрачных детей, но зачем они мне?
— Понимаешь, — продолжал я развивать свою мысль, — человеку нужны потомки для того, чтобы не прекратился его род, и нужны наследники, которым можно будет передать накопленное богатство; а еще дети нужны как надежда на то, что они будут жить лучше родителей, — и поэтому родители будут считать, что свою жизнь прожили не зря; и, кроме этого, папа с мамой надеются на то, что их потомки превзойдут своих родителей, — а теперь посмотри на меня: я — абсолютный максимум того, что может достичь человек — ни один человек не сможет превзойти меня ни в чем: ни в удаче, ни в делах, ни в талантах, ни в богатстве. Мой род уже не связан с людьми — не с ними я связываю свое будущее, а с другими, сверхъестественными для людей существами, поэтому мне и не нужно, чтобы не прекращался мой род среди людей. Я могу иметь денег больше, чем все остальное человечество, но зачем мне передавать это богатство кому-либо, если я не связываю своей будущее с людьми? Мне не нужна надежда, что мои дети будут жить лучше меня: я — предел, и лучше меня жить уже нельзя; и наконец, никто из моих потомков не сможет превзойти меня ни в чем — так зачем же мне дети?
Она заплакала и отошла от меня.
— Плачь, — сказал я ей, — и пусть слезы смоют твою печаль. Помни — жизнь велика, и, может быть, настанет тот миг, когда я сам буду умолять тебя о том, что ты предложила мне сегодня, — но ты все равно плачь.
— Я смотрю тебе в глаза, — продолжил я, — и вижу в них отблеск чужих для тебя звезд — звезд моих побед. Эти звезды были свидетелями моего торжества, моей силы, моей власти, моего ума, моей боли, моей печали и моих страданий. Все это не только в твоих глазах, но и у тебя в душе — я знаю, что часть меня живет в одном из уголков твоего сердца. Да будет так! Общение с великими людьми никогда не проходит бесследно — если я понадоблюсь тебе, то загляни к себе в душу, и там ты увидишь мое отражение в себе. Если тебе вдруг понадобится моя доброта или же моя жестокость, то ищи и это в себе тоже. Там, в твоей душе — и моя боль, и мой страх, и мое отчаяние вместе с тоской; но там есть и моя сила, и моя власть, и мое могущество — там нахожусь я весь, только нахожусь не сам по себе, а под постоянным управлением твоего сознания — бери от меня, что тебе нужно! — это и есть мой незримый дар тебе!