— Я рад, что ты узнал меня, — сказал он. — Сначала я бы хотел показать тебе кое-что, а затем предложить небольшую прогулку.
— Хорошо, показывай.
Теперь за моими словами чувствовалось могущество иной, нечеловеческой сути, и это все больше и больше чувствовалось в тоне моих слов и в моих словах, а также в моих поступках — я все больше и больше становился другим.
— Выбери мне какого-нибудь человека для эксперимента, — потребовал «отец».
Я включил телевизор и начал переключать каналы один за другим.
— Этот, — указал я.
На экране был какой-то политик, который что-то говорил корреспондентам, а они его слушали.
— Отлично, — похвалили меня «отец», хотя хвалить-то было не за что, — а теперь смотри.
Он выключил телевизор, и внезапно в комнате появился выбранный мной человек, который с недоумением озирался по сторонам, но пока еще ничего не говорил.
— Смотри на него внимательно, — продолжал говорить «отец», — это — человек и он — живой. А теперь мы сделаем его копию
Перед нами столь же быстро появился еще один такой же человек. Они стояли парой и смотрели то на нас, то друг на друга, и непонимание всего происходящего было так ясно написано на их лицах, что мне стало смешно, но я сдержался.
— Смотри дальше — один из них умирает.
Своим внутренним взором я увидел, как у одного из людей в определенных местах были оборваны нервы, и он упал — он умер.
— Итак, загадка, — с таинственным видом обратился ко мне «отец», — у нас был один человек, а теперь у нас, кроме него, прибавился еще и его же труп. Что это может значить?
Оставшийся человек в панике стоял, смотрел на нас и молчал.
— Это значит, что ты убрал копию, — ответил я.
— Ответ неправильный: где копия, а где оригинал? — развел руками «отец». — Оба они были абсолютно одинаковы, кроме положения в пространстве, пока были живы, поэтому с уверенностью сказать, кто из них являлся копией, а кто — оригиналом, невозможно. Но в действительности же данный опыт затрагивает саму основу бытия, а не рассуждения о том кто — копия, а кто — нет.
Итак, изначально был один человек, и его жизнь совпадала с его существованием, с его бытием; у него была одна жизнь и одно бытие, неразрывно связанные друг с другом. Это положение верно для любого человека и, в широком плане, для любого живого существа в этой Вселенной. Затем вмешался я — Господин этого Мира — и сделал копию этого человека: создал из ничего новое живое существо, ничем, кроме положения в пространстве, не отличающееся от исходного образца. Таким образом, благодаря моему вмешательству, бытие данного человека стало включать в себя две жизни двух разных людей, затем я забрал жизнь у одного из них, и сейчас бытие исходного человека состоит из жизни одного человека и смерти другого. В результате моего вмешательства нарушилась тождественность между жизнью и бытием — знай же и всегда помни об этом факте — для тебя в будущем он будет иметь очень большое значение.
Я понял его рассуждения, поэтому задал следующий вполне естественный вопрос:
— А как тогда быть с близнецами?
— Близнецы очень похожи друг на друга, но они все же разные, поэтому у каждого из них и свое отдельное бытие, и своя отдельная жизнь.
— Все это достаточно сложно.
— Для людей — да, — подтвердил мой «отец». — Для всех живых существ бытие и жизнь — одно и то же, но не нас и таких, как мы с тобой.
Думай о своей жизни, думай о своей смерти и думай о своем существовании, но не забывай о своем предназначении.
Думай, прежде чем делать и, делая, тоже думай!
И помни, что легче на грабли не наступить, нежели потом синяк лечить!
Мы замолчали; каждый из нас был занят своими мыслями.
— А что будет со мной? — спросил перепуганный человечек.
— Использованным черновикам место в мусорной корзине, — сказал мой «отец».
В тот же миг они оба исчезли — и живой, и мертвый. «Отец» улыбнулся:
— Теперь ты понимаешь, что такое власть?
Я не ответил, я внимательно смотрел на него. Я видел его волю, и она привлекла мое внимание. Она была порождением его сущности, она была странная, слово «железная» совершенно не подходило к ней — она была изменчивая, тем не менее, очень прочная и какая-то другая, чужая, нечеловеческая.
— Куда ты дел их? — поинтересовался я.
— Оба они, и живой, и мертвый, были копиями оригинала, — заулыбался он. — Оригинал — это тот человек, которого ты выбрал, — остался в неприкосновенности, а копии я убрал. Работай с копиями, если, есть хотя бы минимальная вероятность нанести повреждения оригиналу, но я бы тебе посоветовал работать с копиями во всех случаях, ибо риск непоправимо повредить оригинал присутствует всегда.
— Видишь ли ты мою душу? — вновь спросил я его о том, что сильно занимало мои мысли последнее время.
— Могу видеть, но не делаю этого: то, что твое — то твое.
— А как же тогда я могу мысленно позвать тебя, если ты не видишь мои мысли? — закономерно удивился я.
— Одно другому не мешает — я настроен только на две твои мысли: «прекратить этот эксперимент» и «хочу увидеть „отца“» — вот и все, остальные твои мысли и чувства я не должен видеть. Кстати говоря, ты тоже обязан четко разделять слова «хочу», «могу» и «должен». Так вот, я не должен подглядывать за тобой, и я не делаю этого. Точно так же дело обстоит и с тобой: сейчас ты должен пойти со мной; но не беспокойся — обратно ты вернешься в то же мгновение и туда же, откуда ушел, проще говоря, в ту же самую точку пространства-времени, то есть в сейчас, в настоящее.
— Так куда я должен идти? — спросил я.
— На Халу, — ответил «отец», — у нас с тобой будет прогулка по планете Хале.
— Что ж, пошли, — подумав, ответил я, — ведь у меня нет выбора, поэтому к чему сопротивляться или же радоваться неизбежному?
Глава 3.
Прекрасная Хала.
Мы очутились в лесу. Нас стало трое. Мы стояли лицом друг к другу. Каждый из нас был одет в юбку из шкуры какого-то животного серо — коричневого цвета, и кроме нее у нас не было ничего: ни одежды, ни оружия.
— Итак, мы на Хале, — сказал один из них. — Со мной ты уже знаком: я — твой «отец», а вот он… — тут он показал рукой на соседа — это один мой приятель — воплощение такого же существа, как и я. Он мой гость в этом мире, также как и ты.
— Посмотри на себя внимательно, — продолжил говорить мой «отец», — ты выглядишь почти как человек каменного века, но теперь ты не человек, а халанин: у тебя на ногах растут когти, твоя рука шестипалая, а на ней находятся ударные бугры, и, к тому же, ты можешь легко существовать на Хале без скафандра.
Я посмотрел на себя с интересом: у меня, да и у них всех тоже, пальцы ног заканчивались мощными тупыми когтями — «это наверняка приспособление для более быстрого бега, — понял я, — как у гепарда и у собак».
А вот рука моя стала совсем другой: теперь у меня было два больших пальца, расположенных по обе стороны от центральных четырех пальцев — рука стала более симметричной, чем у человека. Центральные пальцы были примерно одинаковы и по длине, и по развитию и практически не отличались размерами друг от друга — не то, что у людей.
— Сожми свою руку в кулак, — сказал мне «отец», — и ты увидишь на центральных пальцах четыре нароста или бугра — это ударные бугры — отныне у тебя в руке всегда есть кастет с шипами.
Я сжал свою руку в кулак — он получился очень плотный и жесткий: у человека большой палец в кулаке хорошо придерживает только два-три пальца, давая им дополнительную жесткость, а мизинец всегда остается сам по себе; у меня же, у халанина, каждый большой палец прижимает по два центральных, образуя в целом кулак очень большой плотности и жесткости.
Осмотрев кулак, я внимательно проанализировал ударные бугры. Это были образования темно-коричневого цвета, каждое из которых занимало одну фалангу пальца — ту самую, которая при сжатии пальцев в кулак остается свободной и смотрит вперед, — ту самую, которая при ударе и приходит в непосредственное соприкосновение с противником. Бугор, располагаясь в основном на кости, частично прикрывает собой и суставы фаланги. Поперечное сечение ударного бугра представляет собой почти треугольник с заостренной вершиной, а верхний край продольного сечения выглядит в виде части дуги окружности; таким образом, в своей середине бугор выдается вперед, в результате чего вся сокрушительная сила удара наносится не всей поверхностью четырех ударных бугров, а лишь их выступающими кромками. Я потрогал верх одного из бугров, осторожно проведя по нему пальцем, — он был острый, как хорошо отточенное лезвие ножа.