— Возьми камеру, мы пойдем на улицу, я постреляю, а ты снимешь, — приказал я.
— Ты это серьезно? А куда ты будешь стрелять? — потерянно удивился мой собеседник.
— В людей, конечно, — придавил его я. — Ну, что, ты идешь? Я не прошу — я приказываю!
— Будь ты проклят… конечно, иду, — подчинился он.
Он был почти что в шоковом состоянии и действовал, как будто бы находился под гипнозом.
Меня отпустили; все было официально и строго по закону. На улице меня уже ждал следователь с камерой в руке. Небо хмурилось, но солнце еще виднелось из-за туч; птицы приумолкли, а некоторые из них низко-низко проносились над домами.
— Ну, и где мы будем стрелять? — спросил я.
— Где хочешь, — ответил он.
— Пошли в какую-нибудь церковь, — решил я.
— В церковь? — удивленно переспросил собеседник.
— В церковь, в храм, синагогу, мечеть или что-либо подобное, короче говоря, в любое место, где люди молятся.
— И ты собираешься там стрелять? — еще больше удивился следователь.
— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил я. — Почитай историю — в церквях убивали точно так же, как и в обычных домах.
— Но почему именно церковь? — вновь недоумевающе переспросил он.
— А почему люди молятся богу, а не мне? — задал я риторический вопрос. — Мое могущество сравнимо с могуществом бога и будет еще больше! Но хоть я и не бог, однако от меня тоже многое зависит, например, жизнь тех, кто сейчас молится — ты сам выберешь дом молитвы, и я войду туда!
Мы долго шли по улице; мы прошли несколько таких зданий, и мой провожатый долго колебался, прежде чем решился и указал мне на дверь.
Мы вошли внутрь, следователь включил камеру и начал съемку. В помещении находилось несколько человек; священнослужитель, удивленный и возмущенный видом съемочной камеры в доме молитвы, поспешил к нам навстречу.
— Ты снимаешь? — осведомился я.
— Да.
— Запомни, — сказал я, глядя прямо в объектив, — почему я убью троих: один — это случайность, два — это нечто непонятное, а три — это уже система. Итак, начали.
Я надел очки и браслет, взяв их из воздуха, потом оттуда же взял пистолет, подсоединил его и открыл огонь. Синий луч подсветки быстро нашел трех жертв — все кончилось, менее чем за секунду: священнослужитель, который шел к нам, и еще двое посетителей, упали и остались лежать со взорванными головами. Я снял очки, браслет и оружие, и эти предметы исчезли в воздухе. Следователь зафиксировал все: и то, как я вооружался, и то, как я стрелял; он заснял всю обстановку, убитых и сбившихся в кучу кричащих людей, и тех двоих, которые побежали к боковому выходу, и упавшую в обморок пожилую женщину, а под конец камера сняла то, как моя амуниция мгновенно испарилась в воздухе. То, как она появляется и исчезает, было невероятно для технологии сегодняшнего дня: только пространственные тоннели могли сделать нечто подобное, однако это можно было бы сделать исключительно в специально приспособленном помещении, находясь в непосредственной близости от огромного шкафообразного преобразователя пространства, но никак не в первом попавшемся доме молитвы. Когда все, что надо, следователь снял, и мы вышли наружу, тогда на прощанье я приказал ему:
— На оправдательный приговор по моему делу я не надеюсь — пусть мое дело останется нераскрытым. Если этого не будет, то многие поплатятся своими жизнями: стрелять я уже не буду, потому что это слишком сложно — в случае чего, убивать буду так, как родственников твоего помощника.
— Я не жесток, — после паузы продолжил я, — я просто живу по своим понятиям добра и зла, и они слегка отличаются от общепринятых. Прощай, я пошел.
…До следующего утра меня не беспокоили. Отлет был назначен на полдень, однако утром меня вызвали в штаб. Там находилось много военных.
— Объясни нам, что произошло с тобой вчера? — потребовали они.
— Я убил парня, который неделю тому назад ранил меня ножом, — начал лгать я, — убил из мести. Затем в церкви я показал следователю, как я это сделал — вот и все.
— Ты совершил преступление, и тебя надо судить, — заявили мне.
— Никто из живущих сейчас не имеет права судить меня! — резко ответил я, и уже более спокойным тоном продолжил. — А о суде я договорился — его не будет.
— Как это? — не поняли они.
— Поговорите со следователем — он вам все объяснит.
— Мы уже говорили с ним и ничего не поняли.
— Хорошо, тогда объясню все сам, — сказал я. — Я обладаю некоторыми экстраординарными способностями, например, могу убивать на любых расстояниях, причем, не видя жертву, — и помощник следователя это уже прочувствовал на себе, а еще я могу читать в душах людей, как в открытой книге.
Мое признание не шокировало присутствующих, ибо они уже знали обо мне многое, однако эти мои слова вместе со вчерашними убийствами поставили меня над ними, несмотря на то, что я был гораздо ниже любого из них по званию. Ситуация изменилась в мою пользу — теперь я мог диктовать им свою волю, но не хотел делать этого и отдал инициативу в их руки — пусть сами поймут меня и сделают так как я того хочу без принуждения с моей стороны.
После моих слов возникла пауза, во время которой военные обдумывали мои слова и одновременно пытались поверить в невероятное. Ощутимый риск присутствовал для обеих сторон, поэтому они, как и я, не стали обострять ситуацию, а попытались понять ее до конца, прежде чем делать какие-либо выводы.
— А оружие, где ты взял оружие? — вновь спросили меня, но спрашивали уже не столь агрессивно, как раньше.
Пистолет вполне логично интересовал их, однако глупо рассказывать им то, что знать им совершенно не нужно!
— Пусть это будет моим маленьким секретом.
— Речь идет о доверии к тебе, как к воину: ты же наш герой — и вдруг убийца! — возмутились военные.
— Единство и борьба противоположностей — это первый закон диалектики. Противоположности друг другу отнюдь не мешают, а дополняют до целого — и на этом построен мир!
В разговоре снова возникла пауза, по прошествии которой один из офицеров примирительным тоном спросил:
— У тебя сегодня вылет, но можем ли мы отпустить тебя?
— Хорошо, не отпускайте, — ответил я и вбросил в «игру» серьезную карту, принявшись рассуждать. — Если сегодня я не уничтожу население одной вражеской планетарной системы, то завтра на ней будут сделаны миллионы кораблей, и много новых пилотов вступят в бой, а значит, в сражениях с ними погибнут миллионы наших солдат.
— Мы все равно сомневаемся в тебе, — открыто в лицо бросили мне.
Я понимал их сомнения. «Серьезная карта» почти не сыграла, но меня звал долг, поэтому я стал убеждать их в своей лояльности и предсказуемости:
— Я перейду на сторону противника?
— Конечно же, нет.
— Я хорошо выполнил свой долг в прошлый раз? — снова спросил я.
— О да, и тебя наградили! — последовал ответ.
— Тогда какие могут быть вопросы? Я полетел… а когда вернусь, вы подлечите меня в хорошей психиатрической клинике.
Я подкинул им мысль о своей ненормальности, которая должна была косвенно объяснить мои экстраординарные способности, и в их последующих рассуждениях натолкнуть на то, что хорошо бы избавиться от меня, послав на войну, — жесткая мягкость и аккуратность при работе с людьми — прежде всего!
— Нас беспокоит суд над тобой, — вновь один из присутствующих поднял тему суда.
— Суда не будет — снова повторил я. — В крайнем случае, меня можно будет судить после войны, если, конечно же, я останусь жив.
Наконец-то они поняли, что моя смерть на поле брани решит все их проблемы, — и военные задумались. Самый главный из них помолчал, а затем сказал:
— Пусть будет так — лети! Официального обвинения нет, арестовывать тебя никто не собирается, а значит, к тебе, к герою нации, у нас, у командования, нет никаких вопросов. Мы выслушали твой бред и решили, что, как только представится первая возможность, тебя подлечат наши психиатры; а так как сейчас, на сегодня, по заключению медиков ты — здоров, значит… в добрый путь и удачи тебе!
— Большое спасибо! — поблагодарил я их.
Я поспешил на космодром и около полудня, в заранее назначенное время, мой корабль оторвался от земли и заскользил в космос.
Итак, отныне я живу по своим законам, и общество признало мое право на это.
Корабль «Красный» давно уже воевал где-то вдалеке — мой новый корабль имел только лишь номер. Мы набирали скорость, оставляя планету, и каждый надеялся вернуться обратно. Звездная ночь приняла нас в свои объятия, и мы растворились в ней.