то родители считали меня обязанным им во всем. Их мнение, как они считали, было исключительно верным. Но мы-то с вами знаем, что ничего верного нет. Нет, так же как и самой истины. Если днем они молились Богу, соблюдали все посты, отправляли меня в воскресную школу и тянули в церковь, где мне встречались лживые и мерзкие люди, то вечером они ругались друг с другом до драк. В тайне ото всех отец напивался, бил мать, устраивал разгром. Мои родители жили не так, как им хотелось, а так, как было надо. «По слову Божьему». Им пришлось пожениться, пришлось верить в Христа, пришлось воспитывать меня и старшего брата, который, кстати говоря, свалил в другую страну и не поддерживал с нами связь. Для них он был позором и отпрыском Сатаны. За это мать тоже сильно получила от отца. Мол, это она была виновата в том, что родила ребенка от Дьявола. И никто не подумал, кроме меня и брата, что так поступать неверно. Иногда сбежать - единственная возможность стать свободным. Даже вступая в раздор с родителями. - Так как они узнали? - перебивает любопытная Смерть. - Просто, - пожимаю плечами, - мне захотелось сказать. Сначала это был разговор с матерью. Человек, который однажды осознал, что ему нравится далеко не противоположный пол, разумеется, хотел беседовать с родителями. Ребенку всегда страшно узнавать что-то новое. Вспомните, к кому мы бежали, когда у нас выпал первый зуб? Кому кричали о том, что кровь течет из ранки? Родителям. Счастлив тот, кто так делал. Есть и те, кто ничего не говорил своим родителям, боясь столкнуться с непониманием или осуждением. - Если нравятся парни... Это нормально? - в тот момент ожидаю от матери любой реакции, но никак не падения на пол и чтения молитвы. Она заливается слезами. Пытаюсь разрулить ситуацию, говоря, что это мой друг осознал, и меня это никак не касается. Но крики, плач и мольбы никак не прекращаются. В соседней комнате просыпается пьяный отец, неразборчиво спрашивает, что случилось. После долгих разъяснений матери, меня хватают за волосы и ударяют головой об стену. И меня не заставляют молить прощение. Меня просто «наказывают», потому что это противно для них. О Боге они вспоминают далеко не сразу. Хотя на кухне «иконы следят за всем и всеми». Разумеется, вы понимаете, что «отличаетесь» от других не сразу, а постепенно. И когда вы ожидаете скандала, отречения от семьи, церкви, - то каково ваше удивление, когда родители пытаются избавиться от вас. - Эти руки! - кричит отец, волоча меня по лестнице вниз. Соседи выглядывают из дверей. Для них это шок, видеть нашу семью верующих в таком виде. Но это настоящее, без той самой фальши, о которой говорила Крот. - Эти руки, что трогали мужчин! - отец достает из сарая, что рядом с домом, свой ржавый топор. Весь дом выглядывает, чтобы посмотреть на это. Никто не просит его остановиться. - Эти руки не достойны писать Господа! - на моих щеках слезы. От его громкого крика гудит сигнализация. Никто не торопится ее выключить, потому что представление куда веселее. Мои глупые мольбы о понимании и прощении выглядят глупо. Отец хватает мою руку, кладет ее на скамью, начинает пропиливать надрез на коже, чтобы ему было, куда метиться. Затем проделывает то же самое со второй рукой. - Папа, - в слезах молю его прекратить. Он замахивается, ударяет топором и попадает по своему пальцу. Кровь хлещет фонтаном. Прибегает мать, просит его успокоиться. Вдали слышна сирена. Кто-то вызвал полицию или скорую... Меня трясет. Ощупываю свои руки, чтобы убедиться, что все в порядке. Такова цена искренности между Богом, родителями и детьми. - Да-а, - протягивает Смерть, невольно отходя назад и плюхаясь в кресло. Окунаю кисти в воду, чтобы смыть остатки краски. Осталось только нарисовать фон. Евгений подносит мне новый стаканчик. Брат возвращается в страну, снимает временное жилье, чтобы взять меня под опеку до моего совершеннолетия. Помогает мне создать сайт, на который могут писать подростки с нетрадиционной ориентацией, которые страдают от террора родителей из-за этого. Отец не общается со мной, а мать я иногда вижу на выставках в школе искусств. Она держит связь с братом. Кажется, они с отцом подают на развод. Смерть снова встает, идя ко мне. - Хочешь побыть на людях собой? - Смерть берет меня за руку, предлагая встать. Послушно выполняю ее приказ. - Конечно, - только и успеваю ответить, как оказываюсь на знакомой улице моего города. Мы со Смертью идем за руку по широкой улице, проходим мимо цветущих лип, следуем по направлению трамвайных путей. - Ну? - оборачиваю голову, вижу, что Смерть уже мужчина. И на нем не похоронный костюм, а довольно яркая футболка, черные узкие джинсы и белые кеды. Он надевает солнцезащитные синие очки, улыбается акульими зубами и сжимает мою ладонь. На нас смотрят люди, но ничего не говорят. - Что? Что ну? - Видишь, не так это и страшно. Идти с кем-то за руку. Вряд ли в этой стране ты позволишь себе такое еще раз. Поэтому наслаждайся. В этот момент из моей головы вылетают все недостатки Смерти. Он просто смеется, держит меня за руку и машет рукой другим. Ему нужно шоу, и он его получает, давая мне удивительный шанс пройтись за руку с человеком... Ну, существом, своего пола. Мы садимся в трамвай, он платит за проезд. Плюхаюсь на средние места. Бабульки в трамвае перешептываются. Смерть обнимает меня за плечи, заставляя прижаться к нему. Его холодная кожа пахнет каким-то цветочным ароматом. В тот день мой запах был примерно таким же. Сегодня от меня несет грубым парфюмом, напоминающий смесь виски и табака. - Это лишь малая часть проблем, - говорит Смерть, смотря то в окно, то на меня. - Ты должен научиться принимать перемены. Встречать сложности, но переживать их. Впереди тебя ждут куда более страшные вещи. Жизнь вообще страшная, уж поверь. Просто моя женушка скрывает все свои уродства под макияжем, - он смеется, встает и вновь протягивает руку.- Приехали, пора в наш мир. Евгений все это время сидит сзади нас. Он щелкает пару раз зажигалкой, и мы вновь оказываемся в зале. Смерть снова женщина, прыгает в кресло и пристально смотрит на меня. Сегодня мне она нравится. И в мужском, и в женском обличии. Вчера от меня пахло по-весеннему, тем самым одеколоном, что покупает мама. Сегодня - резким дорогим парфюмом. Я пахну духами, подаренными другими людьми. Смерть права. Все меняется. Меняется, как и возвращение брата ради меня. Как и мать, тайно посещающая мои выставки. Так и окружающие люди. Сегодня мне тоже есть о ком заботиться. Даже если этот человек уйдет, всегда найдется кто-то новый. Я талантлив, умен, общителен. Я художник, что мечтает стать психологом. Вокруг меня много проблем, которые надо преодолеть. Например, прочесть письма тех детей, которые реально нуждаются в моей поддержке. Сегодня я влюблен в обворожительный образ Смерти. А завтра? Останусь тут или уйду в мир живых? - Тебе всего семнадцать, - улыбается Смерть, смотря на картину, что я нарисовал. Она улыбается, водя пальцем по ее изображению на фоне войны, гибнущих от голода и страданий людей. - Как мало это, семнадцать... в эти годы так глупо и забавно любить кого-то. - В двадцать все переменится, - уверяет Евгений, но его лицо тут же меняется. - А после двадцати? - спрашиваю у него. Он совсем сникает. - Если ты доживешь до двадцати, разумеется, - кривая ухмылка. - Можешь звать своего друга, того, темноглазого, - Смерть уносит с собой картину, перебивая нас с Евгением. - Орлов! - кричу я Сашке. Он понимает, что будет третьим выступающим. Евгений все еще водит пальцами по огню, грустно смотря на него и повторяя, как какую-то песенку: - В двадцать все изменится... надо только суметь дожить...