чувств. Мы нормальные. Мы не манерные, не извращенцы, не прочие больные ублюдки. Среди натуралов нередко встречаются те, кто не знает прописных истин, устраивает адские групповухи, унижает, насилует женщин. Мы против показушных гей-парадов и прочего. Мы, можно сказать, обычные. Что касается меня? Мне просто однажды понравился парень. Случилось так, что женщины вокруг меня - дуры, которые думают о деньгах, косметике, вечеринках и парне, что будет забрасывать ее драгоценностями, цветами и вниманием. Дорогие взрослые натуралы, прекратите ставить крест на таких, как мы. Мне всего семнадцать. Это такой возраст, когда только выбираешь свой путь. Неизвестно, что будет завтра. Сегодня Смерть в обличии женщины показалась мне привлекательной. Вчера мне нравился парень. Так получилось, что ориентация на этот промежуток времени носит название «гей». И это не значит, дорогие натуралы-женщины, что на вас кинутся лесбиянки. И это не значит, дорогие натуралы-мужчины, что на вас кинутся геи. Вы нам не все нравитесь. Нам нравятся души. Может сегодня моя ориентация «гей», а завтра мне встретится девушка, с которой я почувствую себя счастливым. Буду ощущать комфорт и радость. Как можно гарантированно говорить о чем-то? Отвечайте лишь за свое сегодня! - Как хороша эта речь, - Смерть шевелится. Карандаш съезжает. - Жаль, что живые ее не слышат. Живые слышат, Смерть, ты не права. Только слышать и слушать, знаешь, разные вещи. У всех свои причины ненавидеть таких, как мы. Сзади что-то падает на пол и разбивается. Кажется, что Евгений прицепил краешки своих губ к ушам - так широка была его ухмылка. Мне нравится вид Смерти. Ее или его образ. Но мне хочется рисовать не ее. Хочу сделать паршивке сюрприз. - Это острая проблема, - говорит Евгений, - ее можно приравнять к непониманию. Впрочем, есть ли разница? Действительно. Мои родители - люди религиозные. Нет, они не верующие. Поясню, в чем различия. Верующие верят в Бога. Для них он просто есть. Как, например, для меня. Бог есть, он живет в моем сердце и греет меня. Мой Бог не обязан нести ответственность за катастрофы, которые творят тупые люди. И мне даже не хочется винить его в том, что он создал людей, которые настолько ненавистны, что могут убить за то, что ты гей. Религиозные люди - это пародия на верующих. Для них все плохое - результат того, что ты не вовремя прочел молитву. Для них соблюдение постов - избавление от греха чревоугодия, но никак не от похоти, зависти, алчности, тщеславия. Искреннее раскаяние - это рассказ грехов батюшке и повторение своих деяний снова, а потом снова рассказ грехов, и так по новой. Потому что так произошло в истории. Государство не имело такого рычага давления на людей, как СМИ, потому что больше половины были безграмотными. Зато верующими. Так, пугая Богом, верующих людей превращали в религиозных. Хорошо-хорошо, ты можешь кинуть в меня чем-нибудь тяжелым, Евгений. Да, это я на публике мертвых такой смелый. Но... Вы же разрешили рассказывать свои истории. Поэтому поведаю вам о моих родителях, которые приучали меня к тому, что мой дар рисования - это дар Бога. И мне приготовлена только одна дорога, в иконописцы. Родители решили, что сам Господь повелел мне писать свой образ и образы других святых. И это очень хорошо, раскрашивать стены храма образами Христа и апостолов. Храм - мирное и тихое место. Особенно в пасмурное воскресенье поздней осенью, когда звонят колокола и птицы разлетаются от громкого звона. Перед написанием иконы нужно совершить долгую службу. Только потом можно начать писать. - А разве... Бог не велел мне рисовать природу и людей? - однажды угораздило меня спросить у отца за завтраком. Тот ударил кулаком по столу. Мы сидели на маленькой кухне, в нашей такой же маленькой двушке. Его бешеные глаза смотрели прямо на меня. Глаза, кстати, составляющие человека. У моего отца они светлые. Под глазами много морщин. Его лицо загорелое от работы. Его губы всегда трясутся перед тем, как он хочет начать кричать на меня. В ход идут различные ругательства по разным поводам: по поводу моих волос, что они сильно отрасли и что меня из-за них не возьмут в монахи, по поводу одежды и прочего. А мне хочется быть психологом. Никто не спросил, нужен ли мне этот дар рисования. Никто не спросил, хочу ли я вообще что-либо рисовать. Мне нравится мулевать картинки, придумывать комикс. Да мне в кайф просто глаза на листочке рисовать. Так случается, что нам дают дар, но не спрашивают, хотим ли мы им пользоваться. У нас с родителями разное видение Бога. - Они знают... О тебе? - неожиданно интересуется Жизнь, складывая руки в ожидании. Хмыкаю, делая пару неловких штрихов: - С недавнего времени да... Лучше бы нет. Так сложилось, что родители считали меня обязанным им во всем. Их мнение, как они считали, было исключительно верным. Но мы-то с вами знаем, что ничего верного нет. Нет, так же как и самой истины. Если днем они молились Богу, соблюдали все посты, отправляли меня в воскресную школу и тянули в церковь, где мне встречались лживые и мерзкие люди, то вечером они ругались друг с другом до драк. В тайне ото всех отец напивался, бил мать, устраивал разгром. Мои родители жили не так, как им хотелось, а так, как было надо. «По слову Божьему». Им пришлось пожениться, пришлось верить в Христа, пришлось воспитывать меня и старшего брата, который, кстати говоря, свалил в другую страну и не поддерживал с нами связь. Для них он был позором и отпрыском Сатаны. За это мать тоже сильно получила от отца. Мол, это она была виновата в том, что родила ребенка от Дьявола. И никто не подумал, кроме меня и брата, что так поступать неверно. Иногда сбежать - единственная возможность стать свободным. Даже вступая в раздор с родителями. - Так как они узнали? - перебивает любопытная Смерть. - Просто, - пожимаю плечами, - мне захотелось сказать. Сначала это был разговор с матерью. Человек, который однажды осознал, что ему нравится далеко не противоположный пол, разумеется, хотел беседовать с родителями. Ребенку всегда страшно узнавать что-то новое. Вспомните, к кому мы бежали, когда у нас выпал первый зуб? Кому кричали о том, что кровь течет из ранки? Родителям. Счастлив тот, кто так делал. Есть и те, кто ничего не говорил своим родителям, боясь столкнуться с непониманием или осуждением. - Если нравятся парни... Это нормально? - в тот момент ожидаю от матери любой реакции, но никак не падения на пол и чтения молитвы. Она заливается слезами. Пытаюсь разрулить ситуацию, говоря, что это мой друг осознал, и меня это никак не касается. Но крики, плач и мольбы никак не прекращаются. В соседней комнате просыпается пьяный отец, неразборчиво спрашивает, что случилось. После долгих разъяснений матери, меня хватают за волосы и ударяют головой об стену. И меня не заставляют молить прощение. Меня просто «наказывают», потому что это противно для них. О Боге они вспоминают далеко не сразу. Хотя на кухне «иконы следят за всем и всеми». Разумеется, вы понимаете, что «отличаетесь» от других не сразу, а постепенно. И когда вы ожидаете скандала, отречения от семьи, церкви, - то каково ваше удивление, когда родители пытаются избавиться от вас. - Эти руки! - кричит отец, волоча меня по лестнице вниз. Соседи выглядывают из дверей. Для них это шок, видеть нашу семью верующих в таком виде. Но это настоящее, без той самой фальши, о которой говорила Крот. - Эти руки, что трогали мужчин! - отец достает из сарая, что рядом с домом, свой ржавый топор. Весь дом выглядывает, чтобы посмотреть на это. Никто не просит его остановиться. - Эти руки не достойны писать Господа! - на моих щеках слезы. От его громкого крика гудит сигнализация. Никто не торопится ее выключить, потому что представление куда веселее. Мои глупые мольбы о понимании и прощении выглядят глупо. Отец хватает мою руку, кладет ее на скамью, начинает пропиливать надрез на коже, чтобы ему было, куда метиться. Затем проделывает то же самое со второй рукой. - Папа, - в слезах молю его прекратить. Он замахивается, ударяет топором и попадает по своему пальцу. Кровь хлещет фонтаном. Прибегает мать, просит его успокоиться. Вдали слышна сирена. Кто-то вызвал полицию или скорую... Меня трясет. Ощупываю свои руки, чтобы убедиться, что все в порядке. Такова цена искренности между Богом, родителями и детьми. - Да-а, - протягивает Смерть, невольно отходя назад и плюхаясь в кресло. Окунаю кисти в воду, чтобы смыть остатки краски. Осталось только нарисовать фон. Евгений подносит мне новый стаканчик. Брат возвращается в страну, снимает временное жилье, чтобы взять меня под опеку до моего совершеннолетия. Помогает мне создать сайт, на который могут писать подростки с нетрадиционной ориентацией, которые страдают от террора родителей из-за этого. Отец не общается со мной, а мать я иногда вижу на выставках в школе искусств. Она держит связь с братом. Кажется, они с отцом подают на развод. Смерть снова встает, идя ко мне. - Хочешь побыть на людях собой? - Смерть берет меня за руку, предлагая встать. Послушно выполняю ее приказ. - Конечно, - только и успеваю ответить, как оказываюсь на знакомой улице моего города. Мы со Смертью идем за руку по широкой улице, проходим мимо цветущих лип, следуем по направлению трамвайных путей. - Ну? - оборачиваю голову, вижу, что Смерть уже мужчина. И на нем не похоронный костюм, а довольно яркая футболка, черные узкие джинсы и белые кеды. Он надевает солнцезащитные синие очки, улыбает