Кирилл любил порядок и был упрям. Я иногда подтрунивал над этим. Вот мы гуляем вдоль Поварской и доходим до Арбата. Дальше развилка. Налево — Суворовский бульвар, направо — Гоголевский. Мне хотелось пойти на Гоголевский бульвар, где в то время стоял старый памятник Гоголю. В каменном кресле сидит больной нахохленный Гоголь, а на фундаменте — барельефы его бессмертных героев (сейчас там официозный правительственный памятник Гоголю — высокому гордому человеку, а старый памятник убрали во двор дома, где Гоголь умер). Зная упрямство Кирилла, я действовал по принципу «наоборот». Предлагал пойти налево. Кирилл, конечно, возражал. «Мне кажется, что лучше пойти направо». Я тут же соглашался, и мы шли на Гоголевский бульвар.
В сорок четвертом году я и Кирилл перешли в 110-ю школу. И сели за одну парту. Гуманитарные способности Кирилла проявились очень рано, и после школы, получив медаль, он поступил на исторический факультет: закончив его, стал известным историком и политологом. А я колебался. В старших классах увлекался еще и математикой, и физикой. Однажды (когда я учился в восьмом классе) я сказал маме, что хочу после школы поступить в Литературный институт. Было уже послевоенное время, разруха и голод. Мама сказала: «Хорошо. О чем писать будешь?» И я задумался. Симонов писал о войне, война сделала его выдающимся писателем. Тогда впервые можно было писать о подвиге народа, а не стахановцев и не о социалистическом соревновании. Солдату до смерти было «четыре шага», и из-под пера выливались пронзительные стихи о любви. «Ты хорошо успеваешь по физике и математике, — сказала мама. — Иди на физфак или мехмат университета, а писать, если будет о чем, всегда успеешь». Она была права, моя мама. Ведь мы еще не знали, что нас ждет страшное время борьбы с космополитами и средневековый антисемитизм. И писать мне будет вовсе не о чем.
И я, как и Кирилл, получив медаль, пошел на физфак МГУ. И еще не знал, что сделал это вовремя, успел вскочить на подножку уходящего поезда.
Глава 2
«Лицейские» годы
Здесь я хочу рассказать том, что предшествовало Университету, моей работе в НИИПолиграфмаше и ксероксу. Итак, в сорок четвертом году я и Кирилл стали учениками 7-го класса 110-й школы. В ней прошли одни из самых счастливых четырех лет моей жизни.
Мерзляковский переулок в котором располагалась наша 110-я школа, выходил на Большую Никитскую улицу (бывшую Герцена). Угол занимал магазин «Консервы» — там мы пили томатный сок с солью и перцем. На другой стороне Большой Никитской — обшарпанное здание с колоннами, церковь, в которой венчался Пушкин. Нынче церковь отреставрировали и рядом со входом построили беседку, в которой стоят бронзовые Пушкин и Гончарова, одного роста, чужие и непохожие, Магазин «Консервы» закрыли. А здание школы передали музыкальному училищу при Консерватории.
Школа была знаменита. Директором был известный всей Москве Иван Кузьмич Новиков (Кузьма), поддерживавший в школе дух элитарности и интеллектуального соревнования. Сейчас мне кажется, что в то страшное время (мы окончили школу в 1947 году) Кузьма никого не боялся. В школе учились «сынки» советских партийных деятелей: Каганович, Шкирятов, Зверев, братья Тимошенко… Учились они плохо, их перетягивали из класса в класс, но зато в зимнее время в школе всегда было тепло. Впрочем, перетягивать приходилось не всех. Наш одноклассник Серго Микоян стал известным специалистом по Латинской Америке, журналистом, а главное, хорошим человеком…
До революции школа была гимназией. Да и внешне отличалась она от типовой обычной советской школы. Ведь как строили у нас средние школы? Пятиэтажки с коридорами от туалета до туалета. Вместо двух туалетов — учительская и кабинет директора. На подоконниках — горшки с цветами, между окнами — «руководящие» портреты. А на фронтоне, над входом в школу, — четыре высочайше утвержденных барельефа: Пушкин, Толстой, Горький и Маяковский. И только они. (А почему не Гоголь, не Чехов? О Бунине я уже не говорю.) В сто десятой не было этой казенной симметрии, как и руководящих портретов. Помню, висели портреты Нансена и Зелинского (школа сперва носила имя великого путешественника, а потом известного химика). Да разве дело было только в оформлении здания? Нашим школьным урокам математики, литературы и истории позавидовали бы студентах. Сам Кузьма вел «урок газеты», учил читать газеты между строк. По тому времени это была крамола для узкого круга. Эйдельман сравнивал нашу школу с пушкинским лицеем. Может быть, поэтому дружба учеников нашего класса прошла через всю жизнь. Каждый год мы приходим на свой традиционный сбор и с каждым годом сидим «просторнее, грустнее», вспоминая вслед за Пушкиным, «чему свидетели мы были». Эйдельман гадал, кто из нас будет Горчаковым[10], переживет всех и в одиночестве встретит этот день — последнюю субботу ноября[11]. Сам он ушел рано, одним из первых.
10
Горчаков А. М. (1798–1883) — российский дипломат, министр иностранных дел Российской империи. Друг А. С. Пушкина по Царскосельскому лицею.
11
В последнюю субботу ноября каждого года проходит ставшая традиционной встреча выпускников 110-й школы.