— Ты с ума сошел, — сказал я. — Какие сейчас шахматы? Его бы до постели довести.
— Сам дойду, — проснувшись, сказал Валя. Впрочем, идти сам он уже не мог. Обхватив Валю с двух сторон, мы внесли его в подъезд дома, где жил Азер.
Стол был готов: белая скатерть, пара бутылок коньяка, фруктовая ваза с черной икрой до краев и шахматная доска. Валя играл белыми. Глаза у него то открывались, то закрывались с частотой не выше десятой герца. Главная трудность — попасть пальцем в нужную фигуру. Первую партию Валя выиграл. От стыда Азер покраснел. Доску перевернули, а пустую бутылку коньяка поставили на пол. Вторую партию Валя тоже выиграл. На Азера страшно было смотреть. Доску еще раз перевернули, и на пол поставили вторую пустую бутылку.
— А что, коньяка больше нет? — спросил Валя. Лена, жена Азера, немедленно принесла из кухни еще бутылку. Тут я не выдержал и зашептал Вале на ухо:
— Немедленно кончай пить, а эту партию, пожалуйста, проиграй. Ведь мы в гостях…
Вряд ли Валя меня слышал. Глаза у него почти не открывались.
Когда он выиграл третью партию, третья бутылка была наполовину пуста. Мы схватили Валю под мышки и через детскую песочницу потащили к машине. Тащить было тяжело. Ноги оставляли в песке глубокие борозды.
Попрощавшись, Азер уехал, оставив нас у входа в гостиницу. Я стоял, обняв безжизненное тело, и думал, работает ли лифт. Была поздняя ночь. Нам повезло, лифт работал. В кабине лифта Валя неожиданно открыл глаза и сказал совершенно членораздельно:
— Значит, так. Поднимаемся в бар. Еще по сто грамм и баиньки…
Тут я не на шутку испугался, но, к счастью, бар оказался закрыт.
Утром меня разбудило солнце, вставшее из-за Каспия. Голова раскалывалась, во рту — помойка, глаза не открывались. В общем, жить не хотелось. Я раздвинул пальцами веки и не поверил тому, что увидел. Передо мной был человек, точнее мужчина. Но там, где должна быть голова, висели его гениталии. А голова находилась внизу, у самого пола. «Все, — подумал я. — Это белая горячка, это конец».
— Очень советую по утрам стоять на голове, — сказал Валя. — Помогает после возлияний.
Тут я вспомнил, что Валя занимается йогой и по утрам стоит на голове.
И от сердца отлегло.
Через неделю мы улетали. В самолете Валя вынул из кармана конверт и пересчитал свой гонорар. Нам хорошо заплатили.
— Учти, это — заначка, — сказал Валя. — Если об этих деньгах стукнешь жене, я за себя не отвечаю…
Обычно Валя хранил заначку в книжке, только не в сберегательной, а в литературной. Дома была большая библиотека, и Валя прятал деньги в одной из книг, до которой, он был уверен, рука жены не доберется.
Через пару дней у меня дома раздался звонок. Я снял трубку.
— Никакой ты не писатель, — сердито сказал Валя. — Пишешь хуже какого-нибудь Нагибина или Крелина…[30]
— А в чем дело? Нагибин и Крелин — хорошие писатели.
— А ты — плохой.
Тут же все и прояснилось. Вернувшись домой, Валя положил бакинские деньги в мою книжку рассказов о Пушкине. Он полагал, что книжку эту никто не читает. А жене на следующее утро случайно захотелось перечитать какой-то мой рассказ. И она была вознаграждена за любовь к литературе.
Я часто вспоминаю нашу поездку в Баку и Валины пророческие слова о том, что лучше в жизни уже не будет. Так оно и оказалось.
Потомок Державина
Помню, на уроках немецкого мы проходили притяжательные местоимения, possessiv pronomen. Этот немецкий (точнее, латинский) термин вызывал у нас, созревших юношей, ненормативные ассоциации. Однажды был диктант. Женя Пронин, сын генерала КГБ, отвечавшего за охрану Сталина на железной дороге, попросил подсказки у Феди Поленова[31].
— Пососи прономы, — ответил Федя.
Пронина он не любил.
Дед Феди, Василий Дмитриевич Поленов, еще при Ленине первым удостоился звания народного художника, а свой собственный дом на берегу Оки получил в личное владение. Впрочем, длилось это недолго. В тридцатых годах дом отобрали (он стал музеем), а директора музея, Фединого отца (сына великого русского художника), как водится, посадили. Когда, окончив школу, мы приехали в Поленово, отец лежал неподалеку, на Бёховском кладбище, среди старых поленовских могил.
После окончания школы Федя, по старой семейной традиции, служил во флоте. Вернувшись, стал директором Поленовского музея, где жил в небольшой квартире с террасой. Жил как помещик. На территории музея завел всевозможные угодья, конюшню, сеновал… Когда мы, городские жители, его бывшие однокашники, приезжали в Поленово, первым делом спрашивали хозяина: «А как нынче овсы, уродились?» Федю звали парторгом собственной усадьбы, а молодых экскурсоводов — сенными девушками.
31
Федор Дмитриевич Поленов (1929–2000) — морской офицер; почти 30 лет (с 1960-го по 1992-й) был директором Государственного музея-заповедника В. Д. Поленова. Автор книг: «У подножья радуги», «За открытой дверью», «Теплые края», «Долина Любосны».