Начались допросы. Видимо, на Тоника донесли, а скорее всего, по неосторожности назвали его имя. Сначала люди из КГБ пришли на Арбат, но Тоник и Эля жили в это время у родителей Эли, в Малом Демидовском переулке. Той же ночью пришли туда. Ворвались в квартиру — и сразу на балкон. Не скрылся ли кто, не выпрыгнул ли кто? Перевернули все вверх дном. Естественно, ничего не нашли. Забрали несколько пачек фотобумаги. Фотографией занимался Элин племянник. На Лубянке Тоника допрашивали два дня подряд. Даже после того как ему предъявили показания на него, он не назвал ни одной фамилии. Его исключили из комсомола и прогнали из школы. А членов «группы» приговорили к разным срокам и услали в лагерь.
Найти работу Тоник не мог. А Эля ждала ребенка. Друзья начали хлопотать. И вроде бы договорились с начальством, что его берут в Исторический музей. Обрадованные Тоник и Эля уехали на несколько дней в Киев. Там они получили телеграмму от Якова Наумовича, что в работе отказали. Ведь Исторический музей находится не где-нибудь, а на Красной площади!
Но недаром говорят, что нет худа без добра. В конце концов его взяли в Истринский музей, под Москвой, в Новом Иерусалиме. Там Тоник разыскал неизвестные письма Ю. Н. Голицына, корреспондента Герцена. Это было его первым открытием, пробудившим интерес к Герцену. Интерес этот поддержал Петр Андреевич Зайончковский, которого Тоник считал своим учителем. В 1962 году в «Учпедгизе» вышла первая книга Эйдельмана «Герценовский колокол», а немного позже — «Путешествие в страну летописей». Так начался его путь русского историка и писателя, не принятого на государственную службу. Он служил русской культуре.
Он часто любил повторять: «Умереть — значит присоединиться к большинству». И жизнь этого большинства он знал даже лучше, чем жизнь своих современников. Знание не только жизни, но характера и психологии своих героев сочеталось в нем с какой-то детской наивностью в жизни практической, повседневной. Это случается у талантливых людей. Помню такой эпизод. Я и жена работали, дочке было три года, и мы искали домработницу. Сказали об этом и Тонику, но как бы между прочим. К моему удивлению, он через несколько дней позвонил мне:
— Все в порядке, есть подходящий человек. Будешь доволен, она обучит дочку французскому.
— Да кто она?
— Внучка Петра Ивановича Бартенева. Раньше она жила в Дубне. Кажется, в семье академика Велихова, а теперь вот будет у вас…
Я ахнул. Семья Бартеневых была хорошо известна в истории русской культуры. Петр Иванович Бартенев был знаменитым историком, одним из первых пушкинистов, собирал воспоминания о поэте у Вяземского, Соболевского и других друзей Пушкина. Между прочим, он был корреспондентом Герцена и встречался с ним. Тоник считал вероятным, что записки Екатерины Великой передал Герцену для публикации именно Бартенев.
— Да сколько же ей лет?
— Точно не знаю, но можно прикинуть… Немного за восемьдесят. Она живет у внучки.
— Как ты не понимаешь… Ведь нам не до французской гувернантки. Нужна домработница. А она восьмидесятилетняя старуха, да еще внучка самого Бартенева…
Объяснять было бесполезно. Тоник дал адрес, мы поехали за Бартеневой, под руки усадили ее в такси и привезли к себе домой. Отдышавшись, сидя в кресле, она долго молча разглядывала мою комнату.
— C’etait tres agreable![65] — Потом, увидев пластинку с портретом Рахманинова, добавила: — А Сергея Васильевича помню. Je me trouvais sur ses genoux[66].
Я с благоговейным страхом смотрел на старуху и почтительно кивал. Жена поставила перед ней чашку чая. Потом Бартенева долго рассказывала о Скрябине, о том, как ребенком бывала у него на Арбате.
— Je me trouvais aussi sur ses genoux. А потом брала у него уроки. — Рассказывая, Бартенева держалась за ручки кресла и надолго замолкала, что-то вспоминая. Голова у нее часто и мелко тряслась. Я невольно вспомнил старую графиню из пушкинской «Пиковой дамы».
Потом мы вызвали такси и увезли ее домой. К нашей дочке она не проявила ни малейшего интереса. И мне кажется, что сама так и не поняла, зачем к нам приезжала. Позже Тоник с неудовольствием вспоминал этот случай, упрекая нас в том, что мы не оставили старуху у себя.
День рождения Тоника, как и наш «школьный день» (последнюю субботу ноября), мы праздновали шумной школьной компанией. С годами к нам присоединились друзья, не кончавшие 110-ю школу, например поэт и океанолог Александр Городницкий, художник Борис Жутовский. Разумеется, Тоник всегда был душой компании. Наши школьные вечера он сравнивал с пушкинским лицейским днем 19 октября и жалел «Горчакова», т. е. того, кто переживет всех и один «приковыляет» к «праздничному» столу. К таким дням Тоник часто готовил «исторический гороскоп». Подбирал в старых газетах сообщения о том, что случилось в тот же день двадцать, тридцать, пятьдесят лет тому назад. Все смеялись и ясно видели, что жизнь в России хоть и проходит, но не меняется, и все возвращается на круги своя.