— Мне нужно готовиться. — тихо пробормотала Саша и поспешила скрыться в комнате, дабы не продолжать скандал.
Но Илья догнал её уже там, ещё до того, как успела сесть за письменный стол. Схватил за плечо, развернул лицом к себе. Саша вырвалась, сделала несколько шагов назад.
— Что, так сложно ответить? — уже почти кричал мужчина.
Да нет, не сложно. Просто не хочется говорить то, что на душе. Теперь Саша хорошо понимала свою мать, которая не подпускала к себе никого после отца. Потому что как же можно после того одного, который был так дорог, к которому единственному льнула телом и душой, отдавать себя другим. А у Саши даже и этого не было...
— Чем я тебе не такой? — продолжал слишком громко спрашивать муж.
А она смотрела на него и думала, что ничем, что какой бы ты ни был, — просто ты не тот. Илья замахнулся и сделал шаг в направлении Саши, но Евгений преградил ему дорогу. Они стояли лицом к лицу, одного роста. Евгений, конечно, проигрывал Илье в ширине плеч, а тот проигрывал Евгению в силе. Ангел строго и гневно смотрел мужчине прямо в глаза, сжав губы в тонкую линию, и только это выдавало его напряжение. Илья перед собой никого, кроме жены, распахнувшей от ужаса глаза в ожидании удара, не видел, но так и замер с занесённой рукой, не в силах ни сделать ещё один шаг, ни ударить. Сам не понял, что его остановило, только махнул рукой вниз, мол, пропади ты пропадом, в сердцах сплюнул налево на ковёр, и ушёл из дому, хлопнув дверью.
А Саша осталась смотреть на нелепый смачный плевок на чистом новом ковре.
***
Она обессилено присела на пол, закрыла лицо ладонями и заплакала. «Зачем? — повторяла себе. — Зачем? Я во всём виновата!» Винила себя и не хотела развода. Ради Катеньки не хотела: знала каково это, без отца расти. Когда у других он есть, а у тебя — нету. И не хотела дочку свою лишать этой радости. Евгений присел рядом на корточки, спину погладил её. Мысли Александры для него, как радио звучали наравне со своими собственными в голове. Хотел сказать, что ни в чём она не виновата, но услышал: «Лучше бы тебя не было! Лучше бы не снился мне! Только жизнь мою испортил. Как мне теперь?» Словно лезвием сердце пронзили мысли её такие! Боль и отчаяние, и сам себе ненавистен, за то, что с жизнью её сотворил. Хоть и нехотя, но сотворил. И подумалось вдруг, что, может, и лучше бы. Чтобы не вместе, не рядом. Чтоб не видеть её мук душевных, самому не маяться.
И ушёл.
Глава 11
1967 г.
Вот уже больше года Евгений Александру не видел. Разве что мельком иногда, издалека. Совсем далеко уйти не смог, всё же связь нитями неразрывными его тут, в этом городе держала. Но старался, чтоб как можно дальше, чтоб даже мысли её к нему не долетали. Вначале совсем туго было, тянуло обратно с такой силою, что на грани потери себя заставлял своё тело оставаться там, где был, от неё как можно дальше. В голове первые месяцы шум, боль, туман и чей-то зов: «Евгений!» Понятно, чей. Только он не хотел возвращаться.
Потом легче не стало, просто привык. Слонялся по городу, неприкаянный. Пощады просил, забвения. Не получил он ответа. Так и бродит один.
В одно мгновение что-то изменилось. Совсем плохо стало. И страх внутри вырос — леденящий. Такой жуткий, такой липкий, что мысль молнией в голове забилась: «Это конец!» Не разбирая дороги, просто зная куда ему, бросился бежать, забыв даже о том, что крылья ему для чего-то даны. По ступеням на восьмой этаж, сквозь дверь, и глазам своим не поверил. Сашенька, его Сашенька на полу, в крови, вся побитая, искалеченная... Если бы люди за стенами могли слышать, как он кричит, они оглохли бы!
Но живая!
Первой приехала милиция, это соседи вызвали. Они слышали, как в квартире сверху ругались. Крику было много, слышали — женщина плакала. Потом мебель падала, разбивалось что-то... А потом она так сильно закричала, что они и вовсе испугались. В дверь стучали — не помогло, даже не подошли к двери хозяева. Тогда уже милицию решили вызывать. А те в свою очередь — скорую.
Отвезли Александру в дежурную больницу. Так и не пришла в этот вечер в себя. Лица совсем почти не видно, один сплошной отёк. Кровь, что с носа натекла, отмыли. На руку правую — гипс наложили.
Он знал, кто это сделал: тот, к кому они с Марией её подтолкнули, кому они, он сам, лично, отдал её. Метался по палате, места себе не находил. Иметь бы сейчас кулаки, настоящие, такие, чтоб ими до смерти забить... Но опять два слова, как приговор: это невозможно!
Не знал, что ему делать и как ему быть. Оказывается, это вовсе не просто — быть Ангелом. Ведь ты ничего, ничего не можешь из того, что по-настоящему хочешь! Только кричать: ненавижу! И он кричал. Кольцу обручальному это кричал. Тому единственному её украшению, что блестело на поломанной руке. И в это слово всю силу свою вложил, все чувства, за прошедшие годы скопившиеся. Губами его почти касался, кольца этого ненавистного и кричал, надеясь втайне, что эта ненависть Илью найдёт.
А когда силы кричать закончились, а слёзы всё также текли из глаз, посмотрел на неё и понял, что не виноват Илья. Он сам во всём виноват. Столько ошибок своих обнаружил, что казалось ему — нет худшего Ангела в мире, чем он. И тогда он вскочил на подоконник и выбросился из окна. Летел вниз с надеждой исчезнуть. Ведь могут же Ангелы умирать, если жить не хотят? Усилием воли крылья сложенными держал, чтоб не раскрылись, не спасли.
Открыл глаза, почувствовав, что больше не падает, и обнаружил себя зависшим в сантиметре от асфальта — горизонтально земле, лицом вниз. Ещё бы чуть-чуть... Встал на ноги. «Ты даже это не можешь», сказал себе. И пошёл. От больницы прочь. Глаза к небу поднял и со всей мочи заорал: «Дайте ей другого!»
Пока Евгений удалялся всё дальше и дальше, палец молодой женщины под обручальным кольцом начал резко и быстро темнеть.
***
В тот же самый тёплый летний вечер в одной из многочисленных забегаловок Киева продавщица и одновременно бармен за убогой стойкой советского общепита неодобрительно смотрела на большого мужчину, заказавшего только что восьмую рюмку водки. Он стоял, опираясь на свой высокий столик, не подразумевавший долгого за ним времяпрепровождения, а потому не имевший рядом стульев, и угрюмо смотрел на уже пустую стеклянную ёмкость. Это было не первое заведение, в котором был сегодня Илья. Он хотел крикнуть женщине за стойкой: «Повтори», но язык не послушался. Тогда шатающейся походкой, удерживая своё тело руками, перебиравшими от стола к столу, мужчина направился к выходу. Открыл дверь, сделал шаг за порог. А дальше, чтобы спуститься по семи ступеням, ему пришлось отпустить опору в виде двери и полагаться только на свои ноги. Но те не удержали, подогнулись на первой же ступени, и грузный мужчина упал, ударившись затылком о ребро злосчастной лестницы. Ещё немного его тяжёлое тело по инерции съехало вниз, но он этого уже не почувствовал.
Подбежавшая к упавшему человеку продавщица рассерженно запричитала: хлопот теперь не оберёшься. Пришлось вызывать скорую и милицию. Врачи констатировали смерть, а недовольный милиционер вымещал на уставшей женщине всю свою злость за то, что вместо заслуженного ночного отдыха дома ему теперь писать отчёты по алкашам.
***
Когда утром врач зашёл в палату, в которой среди прочих несчастных находилась и Александра, обеспокоенная медсестра указала ему на руку женщины. Среди пальцев, выглядывавших из-под гипса, выделялся совершенно чёрный безымянный. Врач позвал ещё одного коллегу и вместе они пытались найти объяснение омертвению тканей, равно как и найти решение.
— Скорее всего, — произнёс один из них, — когда соединяли кость, повредили или не восстановили сосуды.