— А ты — мне?
Засмущался мальчишка. Хоть и нравится она ему, а всё ж не тот ещё возраст, чтоб так спокойно признаваться в этом.
— Пошли давай, а то до ночи до дома твоего идти будем. — и пошёл, руки в карманы штанов сунув и глаза в землю уперев. Вперёд Александры пошёл, а та — сзади, шоколадку во рту смакует.
Глава 5
1949 г.
Холодно вставать, постель, телом своим нагретую, покидать, а надо. Хорошо девчонкам на печи, не остыла ещё. Сквозь стены слышно, как ветер завывает и как кидает что-то об стены эти. А это что-то, словно скребётся по стенам когтями острыми, цепкими. Это снег, как крупа мелкий, ветер об дом швыряет.
Встала Параскевия, некуда деваться. Оделась, в печь поленьев пару подбросила, огня добавила и картошку греться поставила — встанут девчонки, покушают. Замоталась платком пуховым и на двор, Синичку кормить, доить. Так коровушку свою зовут они. Отелилась она недавно, сена ещё им на пол подстлать, чтоб телёнку тоже теплее было. Он, хоть и подрос уже и от мамки отдельно, а всё ж ребёнок тоже. Справилась по хозяйству своему небогатому и в дом, — руки согреть у печи, пальто платком другим повязать, хлеба съесть кусок с молоком и в Боровичи. Там тоже скотина не доенная стоит, ждёт.
Темно ещё, только снег искрится, за платок ей забивается, — глаза не открыть, но идёт, пригнувшись. Ей за счастье работа эта. Хоть ходить туда зимой тяжело очень. Зато у них теперь мешки полные крупы дома стоят и пшеницы.
Надя первая встала, как старшей и положено. Молока в кружки налила, картошку, матерью согретую, из печи на стол поставила, и потом только Сашку будить.
— Вставай, лежебока! — да какая ж она лежебока, как и все работает, просто ночь ещё практически, спать хочется.
Поели сёстры и в школу собираться. Сегодня трудно будет идти, но надо. Каждый день почти ходят они теперь, и в снег, и в грязь, и в Солнце. Разве что в ливни пропускают. Потому что нет зонта у них. Два часадорога ранняя заняла. Но добрели. Замёрзли, бедняжки, но будут учиться.
Когда уже день школьный к концу подходил, Ваня в окно всё смотрел и думал, как же подруга его, Сашка, домой добираться будет. С одноклассниками, которые тоже из Жоведя, не пойдёт она, никогда с ними не ходит. И сестра её сегодня дольше задержится. Как назло мать ему сегодня строго-настрого наказала домой сразу после школы идти, не вести сегодня Сашу до Жоведя. Но мать тоже в колхозе занята, она там по бумагам работает. А значит, и не узнает мать, что ослушался сын её. Доведёт он Сашку, не бросит. Иначе, какой же он друг?
Ванька даже и не подумал при этом, как потом один обратно идти будет.
Часто дети в сугробы падали, ни на полчаса в этот день не переставал снег идти. Замёрзли оба, скорей бы до дома добраться. Но не пожалел мальчишка ни разу, что с подругой пошёл. Вот и дом их, а там печь. Быстро дети растопили её и наверх, на спальное место, чтобы согреться поскорее. Но они-то, как дети: совсем немножко дров кинули, так только разгорится чуть, а потом снова лишь тлеть будет в печи. Ну, ничего, всё ж теплее. Одеялом укрылись, дрожат и ждут, когда же печка сама согреется и их согреет. Даже и есть не хочется — только тепла. А когда понемногу пошло оно, не заметили сами, как заснули.
Зимой не так много работы, по скотине только. Потому Паша уже собираться стала. Наверное, думает, девочки вместе сегодня придут. Подождёт в школе Сашенька, когда у старшей сестры занятия закончатся, не пойдёт сама, побоится метели такой. Потому успеет Паша натопить в доме да оладий наколотить, напечь.
Уже почти на выходе из Боровичей Степан, тот, что врачом здесь, догнал её.
— Параскевия! На сани ко мне садись! Довезу, так и быть!
— А, неужто, вам, доктор, в село наше нужно?
— Нет, не нужно. Тебя просто жаль. На санях быстрее будет. Ты сама-то через лес бы шла...
— Конечно, путь короче и не так в лесу наметено.
— ...а недавно дорогу убрали парни наши. Так что быстрее и легче теперь длинной дорогой добираться.
Не стала Параскевия упираться, полезла на сани. Стеганул коня Степан и поскользили по снегу. Знал он заранее, когда домой идти этой женщине. Давно он смотрит на неё. Поначалу стыдно было, но только что-то в ней душу его затронуло, и не отпускает. Уже немного за тридцать ей, рано волосы седеть начали, но коса всё равно ещё тёмная, толстая. Больше всего ему глаза её нравились, светлые с зеленью. Добрые глаза, хоть и уставшие. Никогда кроме жены своей на женщин других Степан не засматривался, но сколько не корил себя, а всё Параскевия не идёт из мыслей.
Быстро они доехали. Степан на чай попросился, отогреться немного.
— Заходи, конечно. Ты мне помог, как же тебя не согреть-то!
Обтрусили снег с себя возле сеней и в комнату. Женщина первым делом к печи кинулась. Дровинок тех несколько, что дети подкинули, уже погасли почти, только тлели остатки и почти совсем остывшая комната была. Не сильно детвора с печкой управляться умеет, но себя хоть немного согрели и ладно. «Неужели с утра ещё тлеет?» — подумала Паша. Не заметила ни она, ни Степан в сенях за вёдрами обувь детскую, а пальтишки детвора с собой на печь уволокла. Тихо спят детки, не слышно их.
Кружку с чаем Степан из рук Пашиных принимает и задержал в своих руках ладошки её.
— Вот скажи мне, Паша, если б женат я не был, посмотрела бы ты в мою сторону?
— Бог с тобой, Степан Ильич! Что ты спрашиваешь-то у меня вопросы такие! Постыдился бы!
— Постыдился уже, не переживай. Не могу больше. — громкий голос у Стёпы, грудной. По всей комнате расходится. От родного этого голоса Ваня глаза открыл. Не успел подать знак папке, что и он тут, прислушался — не о том чём-то папенька говорит, о чём можно бы. — Запала ты мне, Параскевия. Во снах даже глаза твои вижу. Стыдно мне говорить такое, но не люба мне после того, как тебя тут встретил, жена моя: так и хочется сбежать из дому в избу твою и тут остаться... Если примешь, конечно.
— Не приму, Степан! И не думай даже!
— Отчего не примешь-то? Скажи мне, что не так? Я тебе не мил или разговоров боишься?
— Наталью твою обидеть не хочу! Не заслужила она такого!
— Да забудь ты про Наталью! — Степан ближе к Паше подошёл, за плечи её к себе притянул, в глаза заглядывает. — Не она первая, не она последняя, от кого муж уходит.
— А про сына подумал, прежде чем городить такое?
— Ванька мне сыном навек останется. Не о том речь сейчас. Паша, голубушка, Пашенька... — нет сил больше сдерживаться у Степана — к губам её прильнул он, силой удержать пытается. Только Параскевия не хочет того, нет, не видит она Степана мужем своим. Только Николаю навек верна останется!
Закричала Параскевия, оттолкнула мужчину от себя:
— Совсем ты совесть потерял, Степан! Уходи отсюда!
— Подожди, красавица, не гони. Прости, что я с силой к тебе, да только я справиться с собою не могу. С каждым днём всё труднее и труднее мне видеть тебя и вид делать, будто всё равно мне. Хочу из губ твоих напиться, отцом дочерям твоим стать готов, не гони только...
Не успел договорить Степан, с печи спрыгнул сын его и бегом из дома. Валенки натянуть — секунда, и по сугробам, по сугробам... За мать обидно и за себя! Слёзы на ветру замерзают, глаза болят вперёд смотреть. Слышно — зовёт его кто-то за спиной. Не обернётся он, не простит! Догнал Степан мальчишку, а тот вырывается. Отец его за шкирку и в сани, стеганул коня опять, и поехали. Молча поехали. Чует сердце Степаново — бесполезно сейчас к сыну за прощением, потому он возле дома только сказал:
— Не расстраивай мать, слышишь? Не уйду я от вас, не примет она меня... Так что матери и не нужно сердце рвать.
С теми словами Степан спешился и сына в дом поволок. Наталья поняла, конечно, откуда отец мальчишку непослушного приволок, — ясно из Жоведя. Не послушался мать, пошёл провожать Сашку свою! От же ж голова отчаянная! Хорошо отец домой довёз, а как бы сам путь этот проделал бы? В темноте, ведь уже день уходит, небо чернеть начинает. Но ругать не стала, заметила, что не такой какой-то Ванька, как обычно. Не весёлый. Сразу он в свою комнату и даже есть, сказал, не будет. Степан пробурчал, что не знает, что с ним. Может, говорит, с Сашкой повздорили...