— Эй, ты кто такой? — грозно окликнул меня кто-то из местных. Женщина. Кажется, соседка той девочки.
Отвечать я не стал. Метнулся вперёд, перепрыгнул через калитку и юркнул в дверь, благо, она оказалась не заперта.
— Эй, ты куда? А ну, вернись, негодник! Вот, всё родителям расскажу! — донеслось мне в спину.
Я невольно хихикнул, привалившись к стене. Блин, веду себя, словно мальчишка. Действительно, будто в прошлое вернулся! Словно мне опять восемнадцать.
— Эй, парень! Выходи! Не дури, слышишь?! — раздался голос уже за дверью.
Я хихикнул, совсем уж по-детски показал двери язык и метнулся дальше. Этот дом был похож на наш. Такая же просторная горница, вправо кухня. Только печь нетоплена уже месяц. И посуда нетронутая столько же. А, вдруг, она уже умерла? Нет, тогда бы я сразу почуял смерть. Она жива, но где-то там, дальше. Вот и спаленки-клети. Три. Одна — для родителей. Вторая для детей. Третья для гостей, ежели таковые будут. В больших семьях устраивали и больше спаленок, но больших семей было мало.
Должно быть, так задумал Бог, что у оборотней очень редко появляются дети. Трое уже считается много и таких семей всего несколько. Отец не раз говорил, что если бы наши женщины рожали, как человечки, то оборотни уже заполонили бы весь мир и для людей в нем не осталось бы места. Ведь мы живём куда дольше и при этом не болеем. Да, и убить нас трудно. Наверное, так правильно и разумно. Но, какая же это тоска быть единственным ребёнком в семье!
Я натолкнулся на неё в первой же спаленке. Знал, что она там и все равно, то, что я увидел, оказалось полной неожиданностью. Она сидела… под кроватью! Дрожала от страха, чутко принюхиваясь, шипела и скалилась, вцепившись когтями в тряпичную куклу. Должно быть, эта кукла — память о родителях. Да-а, а я тоже вот так сидел, в обнимку с папиной, охотничьей курткой. Все пытался в неё завернуться и в итоге разодрал до тряпочек. А вернуться в человеческую форму мне даже в голову не пришло. Потому что в звериной было легче. Не так больно. Ведь звери не плачут…
— Уходи! — отчётливо прошипела малышка, и я только теперь запоздало понял, что уже долго так стою, разглядывая её.
— А ты кто? — ляпнул я первое, что пришло на ум.
Совсем не то я хотел ей сказать. Когда шёл сюда, много раз прокручивал в голове, как я с ней встречусь и что скажу, но сейчас, вдруг, понял, что ничего этого не нужно. Она не поймёт заумных слов. Они не нужны. Нужно просто преодолеть её барьер. Шагнуть вперёд и не испугаться её шипения. Приблизиться на расстояние тепла и разделить с ней её горе. Как когда-то это сделала моя мама, которой просто в голову не пришло меня бояться.
— Тебе какое дело? — шипит рысёнок. — Уходи! Это мой дом!
— Ладно, — согласился я, но не отступил, а шагнув вбок, уселся на пол. — А можно я тут немного побуду? А потом уйду.
— Зачем? — ворчит рысёнок. — Тебя взрослые послали? Уходи! Мне ничего не нужно!
— Не, я прячусь! — хихикнул я. Со двора, в подтверждение моих слов, снова раздался сварливый голос тётки, обещавшей надрать мне уши, как только поймает. — Я от дяди сбежал!
— А, ну, тогда ладно, — снисходительно фыркнула рысёнок, немного успокоившись. — Я тоже тут прячусь.
Она вздохнула, покрутилась, улеглась в обнимку с куклой, но не утерпела и снова посмотрела на меня.
— Ты странный. А почему ты сбежал от своего дяди?
— Потому что он все время воспитывает! — морщусь я. — А ты от кого прячешься?
— От всех — вздохнула рыся, подгребла к себе куклу и тихонько, почти неслышно, заскулила.
Наверное, будь она человеком, точно бы разревелась, но звери, ведь, не плачут. Мне и самому плакать захотелось.
— Когда умер мой папа, я тоже от всех прятался, — тихо сказал я. — Даже от дяди. И плакал целыми днями. И тоже под кроватью. И меня целый месяц не могли оттуда выковырять. Представляешь? Теперь меня дядя воспитывает. Он, конечно, хороший и во всем старается заменить папу, но иногда так достанет… вот, я и сбежал.
— А мама? — спросила тихо рыся. — У тебя что, нет мамы?
— Мама далеко, — вздыхаю я. — Она не может жить в тайге.
— У тебя хотя бы мама есть! — горестно вздохнула рыся. — И пусть далеко. Все равно есть. И ещё дядя. А у меня совсем никого-преникого! И даже дяди… — и она захныкала. А потом сердито фыркнула. — А они, все эти взрослые, ничего не понимают!