Вы меня возмутили и разозлили дерзкими нападками на моего любимого автора во всей русской литературе — М.А. Алданова. Конечно, «сами все знаем, молчи!» Но если бы Вы помнили, какой это грустный умный, милый и вежливый человек, то разделили бы мое к нему пристрастие.
Теперь, оставив литературную полемику, о том вопросе, который Вы мне предложили: что, по-моему, будет после смерти? Невзирая на серьезность вопроса, я улыбнулся, читая. До чего это по-русски, до чего в стиле «русских мальчиков»[59], один из коих в Вас сидит!
Что будет после смерти? Самым для меня удивительным было бы одно из двух крайних предположений: первое — что не будет ровно ничего, и все кончается базаровским лопухом на могиле, второе — что все будет так, как ждет и учит церковь — с раем, адом, Страшным судом и т. д. Обе эти крайности — самые для меня невероятные. А самым вероятным кажется пробуждение вроде того, как тут бывает в ноябре: сплошной серый туман, в мозгу тоже туман, не то еще спишь, не то надо двигаться — какая-то сплошная мгла и оцепенение. И даже это было бы великим торжеством! Но у меня всегда чувство, что торжество и есть. Очень хорошо — Вы, верно, помните — сказал о смерти ваш Бергсон: «je 1’attends avec curiosite»[60]. Я так мало требую от природы и жизни, что иногда склонен согласиться без всякой обиды, чтобы когда-нибудь через миллионы лет где-нибудь на Юпитере квакнула первая лягушка — и если начнется какое-то существование, то с моим исчезновением я примиряюсь. Кстати, недавно в «Н<овом> р<усском> слове» была смешная статья Делевского[61] о возникновении вселенной: она будто бы произошла потому, что в сгустке материи, пребывавшей в покое, произошел взрыв. Tres bien, но вопрос не в этом, а в том — откуда произошел сгусток материи? Так же, как когда говорят: мир создан Богом! Но что было до Бога, откуда он? Это — конечно, вечный тупик, но всякое рассуждение о начале начал, поскольку это рассуждение, а не вера — игра словами.
Так что, дорогой друг, не могу никак удовлетворить Вашего любопытства. Очень извиняюсь. У меня было в жизни два или три сна, очень меня поразивших: я проснулся с твердым чувством, что был на «том свете». И этот «тот свет» так безнадежно-тюремен, что ничего на земле такого и вообразить нельзя. Люди часто думают, что им «там» откроются всякие тайны. Едва ли, едва ли! Будет еще меньше понимания, чем здесь, и «curiosite»[62] только так я и мыслю, как взгляд на первую ступеньку чего-то дальнейшего, а вовсе не панораму всего.
Теперь вернемся к литературе. Статейки своей о Сирине[63] я не помню хорошо, а № газеты еще не получил. Но уж очень Вы козыряете его «гением». Он очень способен, c’est le mot juste[64], гения я его никак не чувствую. Особенно в стихах. A propos[65], как раз Алданов меня уверял летом в Ницце, что я должен, вероятно, на всю жизнь затаить на Сирина злобу из-за того, что он меня вывел в «Даре»[66]. А я никакой злобы не чувствую, честное слово! И вовсе не по всепрощению, а по сгусяводизму, которым все больше проникаюсь. А изобразил он мою статью под видом Мортуса очень талантливо, и я удивлялся: как похоже! Только напрасно намекнул, что Мортус — дама, это его не касается, и притом намек доказывает, что он ничего в делах, его не касающихся, не смыслит! Ну, вот, письмецо вышло длинное. Я только недавно узнал, что Вы живете вместе с Яновским[67]. Писал на конвертах и ему, и Вам адрес, не замечая, что он — тот же самый. Кстати, моя рецензия на «Порт<ативное> бессмертие», верно, уже появилась[68]. Я писал с лучшими чувствами, дружескими и литературными, а если автор, как водится, недоволен — то приношу извинения за огорчения. Терапиано, по слухам, потрясен рецензией Р. Гуля, кою я еще не читал. Моей он был огорчен, а тут прямо убит[69].
Насчет покера — будто я в Париже играл день и ночь — это клевета и враки. Играл-то играл, но, к сожалению, не все дни и ночи.
До свидания, cher ami. Courage![70] Неужели нельзя в Вашей Америке найти легче службу? Если бы Вы сейчас были в Париже, я мог бы, вероятно, устроить Вас лектором в Манчестере. Жизнь весьма приятная, кроме климата и скуки, которой я лично не боюсь.
Ваш Г. А.
Напишите — и будем вести культурный обмен мнений.
8
4, avenue Emilia с/о M-me Lesell Nice (A. M.)
(адрес до начала сентября)
17/VII-53
Дорогой Владимир Сергеевич Я Вам еще не ответил на первое письмо, а третьего дня получил второе — с упреком, что я не пишу Гринбергу об «Опытах». На днях я ему написал[71]. «Опытов» у меня не было: он их послал мне в Англию, а их мне оттуда не переслали. В Париже же их рвали из рук, и я все не мог удосужиться их прочесть. В общем журнал хороший, хотя не без эстетизма, лишенного обоснования. Я об этом Гринбергу откровенно написал. Что Поплавский — лучшее в «Оп<ытах>», нечего и говорить[72]. Все другое рядом кажется мелко и мало талантливо. Внушите Пастухову[73], что Ремизова если и можно (или даже надо?) печатать, то не ту ерунду, которую он дал. Кажется, Пастухов там адвокат и поклонник Ремизова. По фальши и ничтожеству его заметки о Дягилеве[74] — шедевр. Еще я забыл написать Гринбергу о Ninon[75]: ну, воспоминания ее — еще туда-сюда. Но письма Лунца! Я его хорошо знал, этого Лунца. Был неглупый и милый мальчик. Но мало ли чьи письма можно найти! «Кому это интересует?», как говорит Ставров.
Кстати, о Ставрове. Я, м. б., напрасно им сказал, что Вы можете собрать в Нью-Йорке для них деньги. Но Маруся сидела с растерянным видом, вот это мне и подвернулось. Что это трудно, я знаю. К тому же со всех сторон — нищета. Вы хороши тем, что сами ни к кому не приставали и не клянчили. Это я и сказал Ставровым. Но особенных надежд им не давал. Он (Пира) болен и, по-моему, едва ли будет, как был. У меня к нему не лежит душа, ничего не могу тут поделать. Но ее мне жаль, особенно с ее верой, что он — писатель, что все его ценят и любят.
Насчет Сирина — спорить больше не будем (как и насчет Марка Александровича). Вы правы — м. б., Сирин и гений, но как будто гений с Сириуса, а не с Земли, где находится все то, что мне интересно и дорого. А вот о том, как и почему бывают одушевлены пейзажи — вопрос другой, много более занимательный. Пейзажи — что! Закаты бывают такие, что почти можно перевести на наш язык, о чем они. Не знаю, я ли лично особенно чувствителен к вечернему небу, но мне кажется, что именно оно — чудо и какое-то знамение природы. Я помню в России, на севере, такие закаты, о которых и сказать нечего: в них было все, и притом именно то, что человек пытается сказать в музыке и стихах. Откуда это?
Будем надеяться, что это не наше обольщение, что действительно откуда-то. Но закаты странно совпадают со всегда потрясающей меня маркионовской (и до него, у греков) теорией, что наш мир — злой, не настоящий, и что истинный Бог зовет нас из него к себе[76]. Се qui[77] совпадает и с Евангелием, в очень многом. Вот еще о Поплавском, мимоходом: он оттого и царь над всеми бытовиками, что у него всегда есть этот зов, этот голос. Если бы чуть-чуть погуще был у него быт, сквозь который зов слышен, он был бы кандидатом в первые русские писатели. Жаль, что мало сопротивления, мало прорыва: музыка все-таки слишком легко ему дается.
Ну, mon petit, довольно quasi-философской болтовни. Насчет пейзажей и всего прочего есть статья, довольно замечательная, у Вл<адимира> Соловьева, кажется называется «Смысл красоты» или «Значение красоты», что-то в этом роде[78]. Соловьев на все эти темы имел редкий слух и чутье, хотя и доказывал вещи иррациональные с той же рассудительностью, как гимназический учитель доказывает на доске теорему.
61
Имеется в виду Юделевский Яков Лазаревич (Янкель Лейзерович) (партийный псевд. — Делевский; литературный псевд. — Валик, Голик. Липин; 1868–1957) — профессиональный революционер, журналист, участник санкт-петербургского террористического кружка, член заграничной партии социалистов-революционеров, эмигрант. В Париже постоянный сотрудник «Последних новостей», в Нью-Йорке — «Нового русского слова».
63
Большая, на два газетных подвала, статья Адамовича была посвящена книге В. Набокова «Стихотворения» (Адамович Г. По поводу стихов Влад. Набокова // Новое русское слово. 1953. 29 марта. № 14946. С. 8; 26 апреля. № 14974. С. 8).
66
В набоковедческой литературе об этом эпизоде писали неоднократно. Наиболее подробно: Долинин А. Три заметки о романе Владимира Набокова «Дар» // Владимир Набоков: pro et contra. СПб., 1997. С. 697–740.
68
Адамович Г. «Портативное бессмертие» // Новое русское слово. 1953. 24 мая. № 15002. С. 8.
69
Речь о рецензиях на книгу Ю.К. Терапиано «Встречи» (Нью-Йорк, 1953): Гуль Р. // Новый журнал. 1953. № 32. С. 309–311; Адамович Г. «Встречи» // Новое русское слово. 1953. 8 марта. № 14925. С. 8.
71
10 июля 1953 г. Адамович объяснил Гринбергу ситуацию и отозвался о первом но мере: «Прежде всего хочу Вам объяснить, почему до сих пор не написал Вам ничего об “Опытах”. Вы их мне послали в Манчестер. Вероятно, там они и лежат. Я уехал до их получения… <…> Только перед отъездом сюда, в Ниццу, получил их от Лиды Червинской — и только вчера и третьего дня прочел их полностью. <.. > В общем — bravo! Журнал хороший, “культурный” (что par le temps qui court <по нашим временам (фр.)> ценно) а если еще не вполне себя нашедший, то может ли быть иначе?» («Поговорить с Вами долго и длинно и даже посплетничать…»: Переписка Г.В. Адамовича с Р.Н. Гринбергом (1953–1967) // «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-х гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов. С. 374–375).
72
В первом номере журнала была опубликована IX глава романа Поплавского «Аполлон Безобразов» (Опыты. 1953. № 1. С. 65–77), которую Адамович оценил очень высоко. 10 июля 1953 г. он писал Гринбергу «Украшение “Опытов”, лучшее, что в них есть — Поплавский. Я в этом так абсолютно уверен, что не понимаю, как можно с этим спорить. Аронсон иронизировал: “Поплавский — явление!” В сто раз больше явление, чем Ремизов, который, в сущности, графоман и плут, не лишенный, конечно, способностей. “Ап<оллон> Безобразов” явно недоработан, но уровень, человеческий и словесный, этой вещи таков, что я просто ахал читая» («Поговорить с Вами долго и длинно и даже посплетничать…»: Переписка Г.В. Адамовича с Р.Н. Гринбергом (1953–1967) // «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-х гг. в переписке русских литераторов- эмигрантов. С. 375). 28 июля 1953 г. Адамович о том же писал Бахраху: «“Опыты” отдают дилетантизмом, но не лишены свежести по сравнению с “Нов<ым> журналом”. Помимо всего, там есть Поплавский, который почти гениально-талантлив в каждой фразе. Я читал и ахал: не то что “хорошо” в бунинском смысле, а как-то необыкновенно, будто действительно был среди нас Рембо и исчез» (BAR. Coll. Bacherac).
73
Пастухов Всеволод Леонидович (1894–1967) — пианист, музыкальный педагог, литератор, музыкальный и литературный критик. С 1921 г. в эмиграции в Латвии, создатель и руководитель музыкальной школы в Риге, с 1939 г. в Польше, Германии, затем в США. Соредактор Гринберга по первым трем номерам «Опытов».
75
Имеется в виду Н.Н. Берберова, опубликовавшая материал под названием «Из петербургских воспоминаний: Три дружбы» (Опыты. 1953. № 1. С. 163–180), в приложении были напечатаны 13 писем Л.Н. Лунца к Берберовой с ее примечаниями.
76
Маркион Синопский (II в. н. э.) — создатель церкви, общины которой просуществовали до VII в. Его учение гностического толка носило синкретический характер, отдельные черты были позаимствованы у первохристиан, ранних гностиков, а также у пифагорейцев и платоников. Согласно учению Маркиона, мир создан демиургом и представляет собой темницу (равно как и тело человека для его души), а настоящий благой бог, не имеющий ничего общего с демиургом, пришел в мир, чтобы освободить человека и возвести его в царство света. Маркионитство было признано одной из наиболее опасных для христианской церкви ересей. Подробно см.: Иванцов-Платонов А.М. Ереси и расколы трех первых веков христианства. М., 1877; Поснов М.Э. Гностицизм II века и победа христианской церкви над ним. Киев, 1917.
78
Адамович контаминирует названия статей В.С. Соловьева «Красота и природе» (1889) и «Общий смысл искусства» (1890).