Парень в форме с потным, круглым, как луна, лицом имел тогда такой глупый вид, что я внутренне ликовал: так тебе и надо, каналья. Понятное дело: он обмусолил каждый сантиметр моей сумочки. «Что это за фотографии?» — «Это фото обстановки моего музея грюндерства в Мальсдорфе». Он наткнулся на фотографию, на которой я, в платье и парике, стоял у серванта. «Это Вы что ли?» — спросил он. «Да, а сервант Вы можете видеть в моем музее каждое воскресенье, вход свободный». Он не приходил.
Весной 1988 года, за неделю до открытия тамошней экспозиции периода грюндерства, я поехал в фонд культуры замка Бритц в Западном Берлине. Двое коллег из берлинского музея, которым было поручено составить экспозицию, наведались ко мне в 1984 году, «чтобы шпионить», как они шутили. «Шпионьте хорошенько, предложил я, воодушевленный тем, что еще в одном музее Берлина будет представлено грюндерство, — а я вам подробно расскажу, как хозяйка обставляла дом в 1880 году».
«Как хорошо, что Вы здесь, у нас есть вопросы», — приветствовали меня работники музея, когда я явился в замок Бритц. Они указали на два бронзовых подсвечника. «Подходят ли они по стилю к тому времени?» — «Чудесно, это неоренессанс, 1880 год, с волютами, закрученными завитушками. Они как раз такие, как были тогда». — «Если бы только знать, кто их изготовил», — беспомощно развели они руками. Эти чудесные экземпляры были куплены в антикварном магазине, где никто не мог ответить на этот вопрос. «Никаких проблем, — пояснил я, — «Штобвассер и Ко. Берлинское бронзовое и цинковое литье на Валль-штрассе Берлин-Центр».
В углу стояли напольные часы, неоренессанс, со столбиками и перильцами. «Вот это в моем вкусе, — обрадовался я, — фирма «Густав Беккер», часовой механизм из Фрайбурга в Силезии. Они изготовлены примерно в 1900 году, орех фанерованный и ольха. Только стрелки заменены, эти стрелки модерн, и нет насадки». Я привстал на цыпочки и ощупал карниз, и, смотри-ка, нащупал углубления, в которые когда-то вставлялась насадка. Оба засмеялись, принесли бумагу и записали мою информацию. В этом-то отношении у меня память как мебельный каталог, но вспомнить бы, что у меня было вчера на обед…
* * *
Вскоре после этого события, как раз когда я убирал парадную лестницу, ко мне приблизились, дружно печатая шаг, двое «господ». Не поздоровавшись, оба сунули мне свои удостоверения. «Это частный музей?» «Да». «Мы ищем гражданина Берфельде, это Вы?» Я стоял на лестнице, как уборщица, в фартуке и косынке, с веником и совком в руках, и ответил: «Да, это я. Все это я собирал с детских лет, а с 1 августа 1960 года музей открыт для всех». Тип в плаще проскрежетал: «Вы для нас нежелательная личность, запомните это». «Очень мило, что вы сообщаете мне об этом, господа», — ответил я и сделал реверанс. Напыжившись, они одарили меня долгим взглядом. Потом резко развернулись, как оловянные солдатики, промаршировали вниз по лестнице и исчезли, не попрощавшись. Это был последний визит Штази ко мне. Меня еще раз хотели испугать, видимо, для того чтобы я во время своей следующей «заграничной» поездки так и остался бы в Западном Берлине. Моих сотрудниц они просто вышвырнули бы, подкатили бы мебельные фургоны спекулянтов от искусства и все бы вывезли.
Они стремились казаться важными господами, но своим самодовольным появлением напомнили мне двух кукол ярмарочного чревовещателя. Они как бы пытались внушить: «У нас власть, а ты нуль», но их напыщенный маскарад даже развеселил меня.
«30 лет ГДР — 30 лет Государственного цирка» было написано в 1979 году на здании государственного цирка в Хоппенгартене — старательная ограниченность работников отделов пропаганды государства СЕПГ оборачивалась подчас невольным комизмом. «Выходите все на праздник 1 Мая!» — этот лозунг был укреплен добродушными, но тоже очевидно глуповатыми работничками на стене кладбища.
Призывы к ежегодному важнейшему празднику 1 Мая оставались висеть еще и в середине месяца, а лозунги ко Дню основания республики, 7 октября, болтались и в начале ноября. Как будто даже руководители государства сомневались в долговечности своего творения.
Не стоит считать, что диктатура ГДР и национал-социализм это одно и то же. Конечно, есть, что сравнить, и некоторые параллели помогают лучше понять это явление, но несомненно одно: поставленное немцами на промышленную основу умерщвление миллионов людей за период с 1933 по 1945 год остается чудовищным своеобразием, которое заведомо нельзя ни к чему приравнять.