Мы все поставили на карту, и я записал в оценочном листе: «Металлический ящик с нескольким замками, около 1900 года». И далее: «Все предметы, перечисленные в этом списке, относятся к категории III, т. е. к культурным ценностям местного значения, и не подпадают под действие закона об охране культурных ценностей ГДР. Никаких препятствий для вывоза нет». Я прижал печать к подушечке с краской, шлеп, печать поставлена: «Музей в Мальсдорфе», внизу моя подпись, четкая и разборчивая. Ящик прошел.
В другой раз мне позвонила одна семья из Гамбурга, с которой я заранее договорился о зашифрованном телефонном разговоре: «У нас все здоровы. Поездка была прекрасной». Это значило: все прошло хорошо, мебель спокойно переправилась через границу и выдержала транспортировку.
Так как многие переселенцы не знали, что на все, что они хотели перевезти через границу, вплоть до последней рубашки, требовалось разрешение, а таможня безжалостно заворачивала простаков, у которых не было документов, то мне не раз приходилось открывать дверь на звонок среди ночи, и на меня смотрели молящие о помощи глаза. Никаких проблем, иногда я даже сам писал список, если бедняги, замученные придирками, не знали, что делать.
Однажды ко мне чуть не с объятиями бросился доверенный адвоката: «Ба-а, Лоттхен!», как будто мы спали с ним когда-то, но я вообще его не помнил. Недоверчиво осмотрелся я в квартире, где надо было провести экспертизу: антиквариат, куда ни глянь. Мнимые владельцы, неловко оглядываясь, стояли рядом с картиной бидермайеровского периода, и я укрепился в своих подозрениях. По комнатам слонялось еще несколько неопределенных личностей, которых мне даже не представили. Я не видел никакой связи между этими невзрачными мнимыми супругами и безжизненно нагроможденными на столе антикварными предметами: они были расставлены так, будто их специально с этой целью притащили сюда. Под немигающими аргусовыми очами присутствующих я провел экспертизу с прусской дотошностью и распрощался, как ни в чем ни бывало.
Вскоре после этого юркий поверенный возник передо мной с коллекцией исторических настольных звонков, частично восточного, частично восточноазиатского происхождения, частично времен европейского средневековья. Их невероятно высокая ценность была очевидна, и я подумал, что они могли быть частью конфискованной или украденной частной коллекции, если не музейными экспонатами. А принадлежали они якобы частному лицу.
Поверенный хотел узнать у меня точную стоимость. «Об этом я ничего не могу сказать, — объяснил я. — Вам надо их оценить в специализированном музее». Тогда он стал приставать, чтобы я назвал приблизительные цены. «Назову ли я пять, пятьдесят, пятьсот или пять тысяч марок, все будет ложью, потому что я этого не знаю». В плохом настроении убрался он восвояси и больше никогда не появлялся.
С 1988 года городские власти стали ото дня ко дню назначать новых оценщиков. Даже если оценка уже была произведена, и владельцы сидели на упакованных чемоданах и ящиках, необходимо было все открыть и предоставить для нового осмотра. Если попадался какой-нибудь придира, люди часто не успевали уложиться в назначенный для выезда срок, который им был указан комитетом государственной безопасности. В таких случаях им приходилось оставлять все. Сколько раз доводилось мне и моей сотруднице Беате осматривать брошенные в спешке квартиры, обитатели которых не успели выполнить формальности. И я вспоминал те времена, когда вместе с Максом Биром мы входили в квартиры евреев, которым приходилось бросать все как есть. Хорошо еще, что в ГДР люди не были отправлены в лагерь, а находились на пути к свободе. Но сам застоявшийся воздух, мебель, частично упакованная в коробки, частично не тронутая с места, — все это будило во мне воспоминания, от которых становилось дурно.
* * *
«Слушайте, мы снимаем здесь фильм под названием "Решение". Кто хочет поучаствовать?» Режиссер Хайнер Каров как-то вечером, в 1988 году, в баре гомосексуалистов «Бургфриден» на Пренцлауер-штрассе искал исполнителей второстепенных ролей для первого и последнего в ГДР откровенного фильма о гомосексуалистах. Я тоже участвовал в съемках.
Хайнер Каров достоин благодарности за этот важный фильм. Бесконечные трудности на несколько лет затянули осуществление проекта. Секретарю ЦК мучительно трудно было произнести «да». «Но вы должны быть открыты для критики», — мещански-наставительно бормотал он. Даже, казалось бы, далекая от этого Маргот Хонеккер должна была сказать свое слово, как министр народного образования. Хайнеру Карову приходилось выступать больше в роли дипломата и посредника, чем режиссера фильма. Но и эту последнюю роль он исполнил с блеском.