Передавая мне письмо, инструктор горкома, отбывающая в отпуск, посмотрела на меня долгим взглядом, и с некоторым ударением посоветовала мне «как следует во всем разобраться».
По странному совпадению директор музея также отсутствовала, а встречала нас ее заместитель, которая, вроде, и не была в числе авторов письма. Однако уже при первом знакомстве она проявила редкую осведомленность о его содержании, и прозрачно намекнула на близкое знакомство с курирующей музей инструктором горкома, передавшей мне это письмо.
Одним, словом, интрига была налицо. Я уже не раз сталкивался с «традицией» партийной номенклатуры решать деликатные вопросы чужими руками. Подозреваю, что включению меня в эту комиссию невольно поспособствовал мой товарищ по ВПШ Алексей Казаков, курировавший в горкоме подготовку к празднованию 1000-летия Христианства на Руси
Итак, мы встретились с комиссией в еще не открывшемся после долгого перерыва музее на знаменитой Лубянской площади. Экспозиция этого музея была совершенно не похожа на те, которые мне приходилось видеть в других мемориальных музеях. Основное, что бросалось в глаза: в нем как будто были отменены законы тяготения.
И поэтому все, что составляло реалии стихов Маяковского: стулья, столы, бюст Ленина — плавали в невесомости. Силу тяготения заменяли линии — строчки, которые выстраивали из них пространство так, как строился стих. Всё получалось лесенкой. Всё будто куда-то двигалось и падало. И было только одно место, которое оставалось спокойно. К нему, собственно, и сходились все линии.
Это комната Маяковского, единственное историческое место в этом музее. Комната была буквально превращена в «комнатёнку-лодочку», где он прожил «три тыщи дней». Прожил, а потом застрелился.
По существующему в то время правилу, старшим в комиссии был назначен партийный работник. Вполне вероятно, учитывался и тот факт, что я работал не в отделе идеологии, где, при всей, в общем-то, необразованности и серости аппарата, еще попадались культурные люди. Но в орготделе или в общем отделе? Нет, это исключено.
Так, скорее всего, рассуждала дама из горкома, направившая меня в эту комиссию.
А дальше, скорее всего, должно было произойти следующее. На меня должна была произвести впечатление новая экспозиция музея. Да, но только в отрицательном смысле.
Увидеть вместо привычного порядка изложения нечто сумбурное, вызывающее, непонятное. И тут должен был сработать защитный, охранительный инстинкт, присущий партии в целом на последнем этапе своего существования.
Как и большинству работников аппарата, носителям этого духа, в частности.
Это знаменитое «не пущать» из рассказа почти забытого писателя-народника Глеба Успенского как нельзя лучше характеризует то состояние произвола и самоуправства, которое вообще свойственно любому обществу в период его загнивания и упадка. Так было при царизме.
То же самое повторялось и в период «развитого» социализма. Так что в явном расчете именно на меня «синдром вахтера», скорее всего, и должен был сработать.
Но не сработал. Почему?
Во-первых, я вовсе не собирался быть тупым орудием кого бы то ни было и позволить «таскать каштаны из огня» моими руками. А, во-вторых, я еще в юности прочел не только «советские» произведения Маяковского, но все собрание его сочинений, разумеется, включая и ранний его период. И прекрасно помнил его дореволюционные произведения. И представлял не «залакированный», а настоящий его облик.
Но все же, я не мог отнести Маяковского к своим любимым поэтам. Гораздо ближе для меня был в студенческие годы Александр Блок, а позже — Борис Пастернак. Именно его строчки вертятся у меня в голове, когда я вспоминаю обстоятельства этого дела:
«Но люди в брелоках высоко брюзгливы
И вежливо жалят, как змеи в овсе».
Для меня представленное в экспозиции было не то чтобы ожидаемым, нет, безусловно неожиданным, но вполне приемлемым для вхождения в образ такой неординарной личности, каким был Маяковский. Я так подробно останавливаюсь на своих впечатлениях и переживаниях не только потому, что помню их до сих пор, но и потому, что предсказать впечатления моих коллег по комиссии было гораздо легче, учитывая их профессионализм и уровень культуры.
Тем более было вполне неожиданно, что наши впечатления совпали. Кстати, в «коллективке» ни слова не было сказано о новой экспозиции. Речь шла о «нездоровом морально-психологическом климате», сложившемся в последнее время. Вину, за которую коллектив авторов возлагал на директора.