Такая обтекаемая формулировка, под которой можно было подразумевать все что угодно. И выводы можно было сделать какие угодно. Для меня с самого начала было ясно, что автором письма, несмотря на кажущуюся неуклюжесть формулировок, был профессионал или профессионал принимал участие в разработке интриги и наверняка просчитывал, какие должны были быть его последствия.
По этому замыслу, комиссия с партийным недоумком во главе должна была быть просто ошарашена увиденным в еще не до конца завершенном, но уже ясно читаемом замысле экспозиции.
И это не могло бы не сказаться на общем фоне работы комиссии. Но у меня к тому времени был уже большой опыт работы в комиссиях разного рода: и тематических, и бытовых.
Я научился строить работу в зависимости от того, какие вопросы предстояло решать и каков был состав проверяющих. Несмотря на кажущийся сугубо бытовой характер «коллективки» я сразу понял, что на самом деле коллизия состоит в сугубо профессиональной оценке характера новой экспозиции.
А раз так, то пусть и решают ее профессионалы. Важно было только настроить их именно на такой характер работы.
Молоденькая девушка, работник музея, явно волнуясь, повела нас по территории и, запинаясь, начала рассказывать, в чем состояла идея нового представления. Почему было решено отказаться от академичной экспозиции и попробовать говорить языком того времени, в котором жил и творил поэт.
Этот язык очень понятен и даёт немножко другое представление о Маяковском, не совсем то, к которому на протяжении многих десятилетий привыкли наши современники.
В конце концов, экспозиция — это не место, где человек должен сидеть и изучать; для этого есть библиотеки и архивы. Это то место, где человек должен быть захвачен временем и судьбой поэта. Главное, чтобы возникла потребность обратиться к его книгам…
Члены комиссии задавали ей вопросы по существу выставки, а она отвечала все более спокойно и уверенно.
Наконец, кто-то спросил девушку напрямик:
— А правда, что у вас в музее сложилась нездоровая обстановка?
— Ну что вы, — ответила она уверенно, — у нас прекрасный дружный коллектив, мы работаем не покладая рук и не считаясь со временем.
— А вы знаете, что нам придется разбираться с коллективным письмом, которое было отправлено в партийные органы? — спросили ее.
— Я думаю, что кому-то не нравится то, что мы здесь делаем, поэтому и стараются помешать, — ответила она, раскрасневшись.
— Повезло же вам! Классная получилась экспозиция, — таков был общий вывод членов комиссии.
Еще в юности, знакомясь с основами психологии, разумеется, не включенной в обязательные предметы моего технического вуза, я прочел о теории грузинского психолога Узнадзе, который предложил такое понятие как «установка». Следуя этой теории, человек бессознательно воспринимает те или иные факты под влиянием уже имеющегося у него опыта.
Как сейчас помню пример. Двум группам испытуемых предложили дописать предложение, в некоторых словах которого были пропущены буквы. Первой группе предварительно рассказывали об «орле». А второй об «осле». Вот что получили в результате. Первая группа написала: «Летал орел среди горных туч». А вторая: «Лежал осел среди сорных куч».
Кстати, отсюда «растут ноги» множества манипуляций, с которыми мы постоянно сталкиваемся и в современном мире. А тогда, в комиссии, нас явно подталкивали, чтобы мы, увидев «ужасную» экспозицию, пришли к выводу, что и обстановка в музее из рук вон плохая.
То есть, надеялись, что мы увидим «осла». Но случилась неожиданная вещь для наших горе-психологов. Комиссия не огорчилась. Она восхитилась. Другими словами, увидела «орла».
И пришла к выводу, что в музее сложилась исключительная творческая атмосфера, и морально — психологический климат в нем находится в полном порядке. Уже расходясь, кто-то из комиссии обронил фразу, которая стала руководством к нашей работе в оставшееся время.
— Мне кажется, что надо разбирать это письмо, как чисто бытовой конфликт.
Возражать никто не стал, и следующие несколько дней мы только и занимались, что опрашивали «подписантов» и работников музея, которые его не подписывали и явно были с письмом не согласны.
Мы обратили внимание, что даже «подписанты» говорили о своих претензиях все более неуверенно, а остальной коллектив все решительнее защищал своего директора. В общем, все было ясно. Ни одна из кляуз не подтверждалась.
Накануне я еще раз прочел вслух все письмо и попросил членов комиссии высказаться по каждому пункту претензий. Вечером я тщательно проанализировал все высказывания и постарался максимально убедительно, и, в тоже время, используя аргументы членов комиссии, ответить по всем вопросам «коллективки». На следующий день мы снова встретились, и я зачитал только что отпечатанный у себя в райкоме текст решения комиссии. Все без колебаний подписались.