Жизнь показала, что тысячу раз прав был отец, когда так стремился уехать из Закарпатья. Только переехали мы, оказывается, все-таки не так далеко на восток, как, возможно, следовало.
Сейчас я оказался отрезанным от своих родственников не только рамками границы, которая становится все менее проходимой, но, что еще прискорбнее, тем рубежом, который стал проходить в головах оставшихся в Украине людей под влиянием многолетнего вдалбливания антироссийской пропаганды.
Отец несколько раз уезжал на стройки, в основном на Днепре, которые разворачивались в те годы. Так, до поездки на Кременчугскую ГЭС он был на строительстве Каховки, но все его попытки до поры наталкивались на сопротивление мамы.
Довольно часто в те годы, особенно после получки, отец приходил домой сильно выпившим. Мама не любила это его состояние, поэтому отец без лишних разговоров норовил побыстрее отправиться спать.
Нечего и говорить, что я с детства привык гордиться своим отцом. В одном из первых стихотворений, которое я придумал в то время, когда еще не знал, что существует такое понятие, как рифма, были такие строчки:
Он был начальником заставы,
И командиром роты был.
Он от Москвы с боями,
Шел прямо на Берлин.
Если не считать некоторых неточностей, смысл его отражал действительность достаточно верно.
Одно время отец работал на грузовом такси. Это был грузовик с кузовом, обтянутым брезентом, который заезжал в самые дальние, расположенные в горах села, куда не добирался ни один автобус. Зимой в Карпатах это было небезопасное занятие. Это внизу, на равнине, снега выпадало мало, и он, пролежав всего несколько дней, как правило, успешно таял. А в горах, особенно на перевале, он лежал гораздо дольше, и морозы там случались серьезные. Иногда отцу приходилось по несколько часов мерзнуть в неисправной машине в такой глуши, где надеяться встретить проезжающую машину было совершенно бесполезно.
Я помню, как мы сидели с мамой на кухне в ожидании отца и слушали, как завывал холодный ветер в печной трубе. Мне казалось, что на много километров вокруг нас нет никого из людей. Только ветер и снег, да где-то в горах едет на своей «ласточке» отец, с трудом пробираясь домой через наметенные сугробы.
Под впечатлением ощущения хрупкости нашего бытия я впоследствии написал стихотворение «Хуторок».
Ночью в степи тишина и безлюдье,
Робкий горит огонёк.
Стёкла в окне разрисованы вьюгой.
Тихо стоит хуторок.
— Мама, а скоро наш папа приедет,
Долго нам ждать ещё?
— Скоро, уж скоро, милые дети,
Месяц давно прошёл.
Тане подарит он новую книжку,
К лету — цветной сарафан.
Ване сапожки, коньки и штанишки.
Папа всё знает сам.
Ночью в степи тишина и безлюдье,
Робкий горит огонёк.
Стёкла в окне разрисованы вьюгой.
Тихо стоит хуторок.
— Папа приехал, ведь я говорила!
Слышишь полозьев скрип?
Люди чужие дверь отворили,
Гроб с телом отца внесли.
Ночью в степи тишина и безлюдье,
Робкий горит огонёк.
Стёкла в окне разрисованы вьюгой.
Тихо стоит хуторок.
Но все эти проблемы отступали, когда отец оказывался на природе. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему свободным. Как правило, на все вылазки он брал меня с собой.
В первые годы приоритет отдавался охоте. Мы ходили с ним поздней осенью и зимой за зайцами. Сначала довольно результативно. Отец метко стрелял из своей неразлучной «ижевки» шестнадцатого калибра, и мы редко приходили без трофеев.
Постепенно мы с отцом все больше начали переходить на рыбалку. Дичи в окрестностях Мукачево становилось все меньше, а, кроме того, надо было чем-то заполнять досуг с весны до осени. Я готов был вставать в какую угодно рань, чтобы мчать почти в полной темноте на подростковом «Орленке» рядом с отцом, ехавшим на взрослом велосипеде, стремясь не опоздать на утреннюю зорьку. Отец научил меня пользоваться «внутренними» часами: загадывать желание, во сколько часов нужно проснуться, и мы никогда не просыпали, хотя и не заводили будильник.
Сколько себя помню, отец, когда мы были на природе и позволяли обстоятельства, рассказывал случаи из своей жизни. Это были немудреные истории, действительно из его жизни, которые никогда не заключали в себе морали в чистом виде. Отец вообще никогда не пытался меня «воспитывать», ни в раннем детстве, ни тем более, когда я был постарше. И еще, он никогда не рассказывал о войне или о своей службе на границе. Но зато я много раз слышал историю о том, как его старшина пытался отыскать, с чем же можно есть трофейную мазь с приятным запахом, которая оказалась солидолом. Он не рассказывал подробно, как мерз в окопах на Калининском фронте, но с удовольствием вспоминал как однажды там же в Калининской, ныне Тверской, области на утлом плотике наловил целый котелок раков.