Каждый, кто хоть сколько-нибудь занимался спортом, знает ту умиротворенную усталость, с которой возвращаешься после очередной тренировки. Натружено покалывают ладони, налитые мышцы ног и спины делают тебя немного неуклюжим, словно ты не худой, пусть даже и мускулистый подросток, а эдакий силач — тяжеловес.
Но ты выходишь на улицу, и твоя длинная тень с путающимися полами неуклюжего пальто возвращает тебе сознание твоей худосочности.
Мы возвращались домой с моим одноклассником Толей Тесленко, тихим, немного забитым мальчиком, которого я сагитировал записаться в секцию, для того, чтобы не было так скучно возвращаться домой по глухим улочкам Табурищ.
Прямо напротив школы строился новый дом. В узкую щель между ним и каменным забором банка нам предстояло пройти.
Здесь, в перекрестьях бегающих теней, нас поджидали двое. Один взял Толю за руку и отвел в сторону. Другой, пряча руки за спину, и по-бычьи наклонив голову, стал напротив меня.
Я узнал Аниську, как бы ни старался он придать себе солидности.
— Ну, чего, тебе, Аниська, — спросил я, как будто спокойно, но сердце у меня отчаянно заколотилось.
— Сказано тебе, чтоб ты от нее отчепився.
— От кого, от нее? Да говори ты толком, что тебе нужно.
— Тебе лучше знать от кого, от крали своей!
— Идиот, — закричал я ему в лицо, — нет у меня никакой крали. Не было и нет. Запомни это!
— Ну, вот тебе за идиота!» — процедил Аниська и ударил меня кулаком в перчатке в лицо.
Удар получился не сильный, вскользь, но нижняя губа оказалась глубоко рассеченной изнутри, и я почувствовал, как рот наполняется кровью.
И тут произошло то, что я до сих пор вспоминаю со стыдом, хоть знаю, что был совершенно прав тогда.
Позже, когда я не один раз возвращался к этому злополучному вечеру и мог не спеша проанализировать все мысли, которые промелькнули у меня в одно мгновение, я понял, что меня насторожило.
Он был там не один. Слабый, но задиристый щенок. Он провоцировал меня и ждал ответной реакции. Где-то рядом были его сообщники, которые только и ждали начала драки.
Я не знал, кто был с ним, но без сомнения они присутствовали, где-нибудь в соседнем подъезде или за домом.
Но все это я понял только потом, а в тот момент ощутил только холодок по спине. И не то, что бы испугался, а почувствовал опасность.
Я видел, как втянул он голову, ожидая удара, и приготовился к нему. Но я видел и его улыбку, отвратительную подлую ухмылку подсадной утки. Он хорошо знал, что за этим должно было последовать: я должен был броситься на него — и бить: руками, ногами, головой, пока не исчезнет эта ухмылка на его лице и … пока не начнут меня топтать ноги тех, кто затаился сейчас в темном подъезде.
И я знал, что должен был это сделать, но вместо всего этого, я схватил руку, которая только что ударила меня, и, сжав ее, тихо, как будто ничего не произошло, и я не сглатывал кровь, которая сочилась все сильнее, начал говорить, что произошла ошибка, и никакой девушки у меня нет. Ошибка, ошибка.
Я смотрел ему в глаза и видел, как исчезла ухмылка, сменилась недоумением, затем вспыхнула радость — его тоже не будут бить! — и опять недоумение: что же делать дальше?
— Генка, беги! — услышал я голос Толи и увидел, что он стоит поодаль и машет мне рукой. Но я не побежал, потому что у меня закружилась голова, когда я дотронулся языком до раны и почувствовал жгучую боль.
Мы отошли и нас никто не трогал.
— Сильно он тебя? — спросил Толик с состраданием.
— Да нет, не очень, губу только разбил. Кровь идет.
— На, подержи пятак, а то распухнет, — посоветовал он и протянул монету.
Я прижал металлический кругляшок, но он скоро нагрелся и уже не приносил пользы.
— Ну, ничего, мы соберем завтра наших ребят: Кулиша, Шему, Емелю — они им таких насуют, — пригрозил Тесленко, который был, видимо, расстроен не меньше меня.
— А за что это они? — спросил он несколько погодя.
— Да откуда я знаю, за что? — не выдержал я, потому что, действительно не знал этого.
Но дома, лежа в постели, глотая слезы, я начал о чем-то догадываться.
В ту ночь светила дивная луна.
В небе, пронизанном голубым светом, висел огромный слепящий шар, такой, что даже больно было на него смотреть. Он сиял над приязненным миром, из которого я видел только малую часть — село, лежащее в низинке между двумя холмами, с гребенчатой верхушкой леса и картофельным полем.
Я видел только часть, но знал, просто уверен был, что и весь окружающий мир такой же светлый и улыбающийся. Дома начинались где-то далеко, за пределами видимости, но основное направление единственной улицы хорошо просматривалось по аллее пирамидальных тополей, сияющих каждым застывшим, как будто вырезанным из блестящей фольги листком.