Еще не веря своему везению, Галина облегченно вздохнула и принялась обилечивать пассажиров, а Вениамин Федорович махнул водителю, что бы тот остановил автобус и вышел через задние двери.
Вечером, в конце рабочего дня Вениамин Федорович собрался уже идти домой, когда от группы шоферов отделился самый молодой видный парень, которого он встретил в кабинете Жаботинского.
— Вениамин Федорович, — сказал он, немного смущаясь, и постоянно переходя с русского на местное наречие, отчего у него вместо «Федорович» получалось «Хведорович», — мы тут з хлопцями надумали в генделык зайти на часок. Чи не составите нам компанию?
— Да, вроде, неловко как-то, и не знаком я ни с кем…
— Як же ни с кем? Мене знаете? А вси инши теж наши хлопци. Разом и познаймимось. Часа через два они сидели рядом в большой компании, сдвинув два стола, в шумном прокуренном помещении закусочной и разговаривали как давние приятели.
— Ну так, вот, Вениамин Федорович, ты русский, а я русин.
— Это как? — не понял его собеседник, который порядочно уже захмелел, — гуцул, что ли? А ты здорово пьешь, Иван. Сколько взяли, а у тебя ни в одном глазу.
— Так я ж вон який великий. Мени багато и треба. Так нет, Вениамин Федорович, есть русские, украинцы, а есть русины. Мы и есть русины. А ты добре зробыв, Вениамин Федорович, що не написав бумагу на мою Галку. Вона ничого жинка, хиба трошки жадная. Я, узнав, що ревизор на линии. Кажу — будь обережна. Так ни. Дякую, тоби, добрый чоловик.
— А как же ты узнал? — удивился Вениамин Федорович.
— Так я ж и кажу — свои хлопцы кругом. Ви на автобуси из городу ихалы?
— Ну и что?
— Так той же водий тим, хто ихав назустрич, и подавав знак. А що? У нас взаимовыручка.
— Зачем же ты Галину в жены взял, если она такая жадная?
— А що робити? Краще хоч один в симьи жадный буде, а коли обидва — зовсим бида.
Немного отлегло у Вениамина Федоровича от сердца, хотя чувствовал он, что по возвращению домой ему еще предстоит неприятный разговор с женой, которая очень не любила, когда муж приходил домой не вовремя, да еще сильно «навеселе».
Но все-таки была эта работа ему сильно не по душе. Хорошим быть с кондукторами совесть не позволит — воруют, а составить акт — жалко, люди ведь тоже.
— Нужно будет устроиться на курсы и получить специальность водителя, — твердо решил он.
Так, или почти так происходили те события, о которых я поначалу даже и не догадывался по причине своих малых лет. А вот другие сведения вполне достоверны. Я много раз слышал пересуды родителей о Смуженице, не представляя толком, какую роль он сыграл в жизни отца. Что же касается Жаботинского, то о нем, вообще, никогда не было связных разговоров. Одни отрывочные воспоминания отца. Видимо, потому, что в скором времени вопрос об Израиле перерос в дело сугубо политическое.
Между тем, первым ушел Смуженица.
Этот здоровяк и красавец просто не придавал значения тому, что у него в течение какого-то времени болел низ живота справа. Когда боль стала почти невыносимой, пришлось обратиться к врачу. Его срочно положили в больницу. На операционном столе выяснилось, что у него развился инфекционный перитонит, как осложнение аппендицита. Когда его решились оперировать, болезнь была на последней стадии. Из больницы Смуженица уже не вышел. Эта неожиданная смерть поразила всех, кто его знал. Особенно переживал отец. Ведь одно дело — терять друзей на фронте, а другое дело в мирной жизни, да еще так нелепо.
Вслед за ним ушел и Жаботинский.
Правда, об этом в автопарке Мукачево узнали только спустя довольно продолжительное время. Это было связано с тем, что Жаботинский вместе со своими многочисленными домочадцами отбыли в недавно созданное государство Израиль. Так сказать, вернулись на свою историческую родину. Свое восхождение, или «алию», они совершили не в массовом, а в индивидуальном порядке. Судя по всему, непоколебимый борец с пережитками прошлого, планировал продолжать свою деятельность и на родине своих предков. Однако и там у него что-то не срослось, и вместо уютного кабинета Жаботинский отправился работать в шахту. Скорее всего, не по собственной воле. А это, учитывая его слабые легкие, оказалось равносильно смертному приговору. Что, собственно говоря вскоре и произошло.
Вениамин Федорович, мой отец.
Он так и не смог смириться с жизнью в Закарпатье и постоянно рвался на восток. Наконец, ему удалось уговорить маму, и мы переехали в маленький городок на Днепре, где он прожил вторую половину своей долгой жизни. Здесь отец пережил и распад СССР, и становление «самостийной», но, слава богу, он, все-таки, уже не застал Майдан и торжество «бандеровского» государства.