До сих пор все правильно, а дальше я с ним не согласен. Предлагается измерять эстетическую информацию точно так же, как и любую другую — степенью непредсказуемости. Чем больше вероятность угадывания слушателем каждой следующей мелодии, тем меньше информации несет эта музыка. Получается, что музыка Моцарта и Чайковского передает нам минимум информации, а музыка атональная, авангардная — максимум. Мне кажется, измерять наслаждение художественным произведением степенью энтропии просто неверно.
Девушка молча, кивнула головой:
«Понятно».
И в тот же самый момент смысл сказанного стал ясен и для меня, и я удивился его правильности. Как в сказке Андерсена «Снежная королева» у мальчика Кая из льдинок сложилось слово, так и у меня из разрозненных впечатлений вдруг возникло верное решение. Появились слова. Простые, верные, они не скрывали, а открывали мою суть. Я радовался и удивлялся. Значит, я такой и есть, и ничего не надо выдумывать, и ни к чему не надо тянуться — далекому, недостижимому. Нужно только ценить то, что есть, и быть счастливым.
Да, ведь я, действительно, счастлив, конечно же, счастлив, как только я не замечал этого раньше?
— Сейчас, пока до сессии еще далеко, два-три дня в неделю я провожу в общем зале Ленинки — знаменитом Пашковом Доме. Наверное, я консерватор по натуре, люблю заниматься в одном и том же месте. В двусветном читальном зале есть две антресоли. Я всегда стараюсь занять место в правой. Из библиотеки выхожу поздно, с последними читателями.
Гуляю. Люблю вечернюю Москву. Раньше думал, что никогда к ней не привыкну, а сейчас кажется — знал ее всегда. Обязательно опять куплю абонемент на лекции в Пушкинском музее.
Интересная на этих лекциях аудитория. Молодежи совсем немного, а все больше старушки. Старичков совсем нет. Они называют лекторов по имени и отчеству, видимо, знакомы с ними не первый год. Уютные такие старушки, иногда я им даже завидую: все у них теперь в жизни спокойно и улажено. Можно ходить, слушать и смотреть все выставки, концерты и лекции, которые только есть в столице.
— А они, наверное, завидуют нам.
— Конечно, завидуют.
Как хорошо, что было теперь светло, и я мог видеть в глазах девушки ее реакцию на свои слова. Она улыбалась мне, она слушала — и это было как крылья за спиной. Я чувствовал себя так, словно сдавал свой самый трудный экзамен в своей жизни очень строгому экзаменатору.
А может быть, не таким уж строгим, а скорее доброжелательным был мой экзаменатор, и то, о чем я рассказывал, было не самым важным, а важнее было что-то другое, что вернее меня самого угадала эта девушка с грустно-улыбчивым взглядом. Как бы то ни было, но с этого мгновенья меня не покидало радостно-приподнятое настроение, какое испытывает человек в ожидании праздника, не понимая еще, что праздник уже наступил.
Было просто удивительно, насколько совпадают наши вкусы и интересы, несмотря на огромное, как мне казалось, различие в социальном положении. Нас интересовали одни и те же художники: ей тоже больше других нравился Пушкинский музей и зал импрессионистов. Одна и та же музыка. Одна и та же поэзия и литература.
И она тоже любила заниматься в Ленинской библиотеке, правда не одна, а с подругой. И нам казалось, что мы уже давным-давно знакомы и, как хорошие друзья, можем доверять друг другу.
На вокзале в Полтаве я соскочил с подножки и подал девушке руку, а когда она спрыгнула, невольно задержал ее ладонь.
— Вы знаете, — сказала она очень серьезно, — мы уже столько рассказали друг другу, а все еще не знакомы.
— Гена.
— Ира, друзья меня зовут Иринкой.
— А можно, я тоже буду Вас Иринкой звать? И можно на «ты»?
— Договорились.
— Тогда побежали к киоску, а то там вон какая очередь выстроилась.
В Полтаве к нам подсели две пожилые женщины. Они поужинали, коротко и шепотом переговариваясь, а потом тихонько улеглись.
Вагон бросало на стыках, в тамбуре, куда мы зашли, было не менее пыльно и душно, но здесь мы снова были одни.
Я стоял рядом с девушкой, смотрел на ее влажные свежие губы — она о чем-то продолжала рассказывать — и у меня начинала сладко кружиться голова.
Входная дверь показалась мне прикрытой не плотно, я потянул ручку на себя, и дверь распахнулась.