— Ну, вот и я, — сказала незнакомая девушка Иринкиным голосом и улыбнулась ее улыбкой. Сердце у меня стремительно ухнуло куда-то вниз.
— Долго? — улыбка немного ободряла.
— Нет, не очень.
— Я тебе нравлюсь? — спросили ее глаза.
— Очень, я даже немного боюсь тебя такой.
А вслух я сказал:
— Платье тебя очень изменило, встретил бы на улице — не узнал.
Потом мы завтракали чаем с именинным пирогом.
Через неделю у меня был день рождения, и мама, отправляя меня в дорогу, пекла мой любимый «наполеон» заранее.
Мы опять сидели рядышком и говорили, но сейчас все уже было по-другому: не так легко и не так просто.
— Месяца через два, — говорил я, — в Пушкинском музее откроется выставка французских романтиков. Там будет Давид, Делакруа, и, кажется, Энгр. Обязательно нужно сходить на них.
— Да, — эхом повторяла девушка, — нужно будет сходить.
— Боже мой, — мысленно молил я, — ну скажи: мы пойдем. И все изменится, все чудесно изменится в один миг. И я буду знать, что мне делать дальше… А так…
Разве я имею право на твою улыбку, твой голос, твое внимание?
Одно дело — дорога, а дом — Москва — совсем другое дело. Да и зачем я тебе нужен, такой красивой и умной, тебе, у которой, наверняка, много таких же красивых и умных друзей?
Разговор замирал, и оба мы чувствовали все возрастающую неловкость, и от этого избавиться от нее было еще трудней.
У меня оставался только один выход — попытаться назначить девушке свидание. Но я все не решался, охваченный непреодолимой робостью.
Ну, еще немного, вот, проедем километровый столб и тогда…
Мы проезжали этот столб, потом еще один и еще, а я все молчал и чувствовал, как неотвратимо уходит отпущенное мне время.
Кажется, только что пересекли Оку.
— Серпухов, — подумал я, — еще сто километров.
А вот уже промелькнула пригородная платформа «Царицыно».
Разговор, между тем, совсем затих.
Изредка только перебрасывались мы отдельными фразами и опять замолкали, и, как будто безразлично, смотрели в окно.
Вокзал появился неожиданно. В последний раз дернулся и остановился состав. И опять бежали по перрону люди, на этот раз встречающие — с цветами.
Я смотрел только на девушку, а она, нервно теребя ремешок сумочки, искала глазами в толпе.
— Па-па!
— Вот и все, — устало подумал я, достал свой видавший виды чемоданчик, заметил, как бросилась она вперед и обняла невысокого пожилого человека.
Увидел, и подумал, что это в последний раз — счастливое невидящее лицо девушки и прижатое к ее щеке морщинистое ухо отца — и бочком направился к выходу.
Я шел, машинально переставляя ноги, один в толпе веселых и шумных людей. Собственно, только сейчас я почувствовал себя впервые и, по-настоящему, одиноким.
Я прошел по подземному переходу на залитую солнцем привокзальную площадь с бесконечным хвостом очереди на такси.
Вдруг я остановился пораженный простой и очевидной мыслью:
— Даже не попрощался! Взглянуть еще раз, проститься и уйти.
Только один раз. Только один.
Рванулся было обратно, но понял, что опоздал, махнул безнадежно рукой.
Поздно! Но не этого ли ты хотел в глубине души?
И боялся только одного — потерять свободу?
Ну что ж, ты сохранил ее, пользуйся!
Ты будешь спокойным и мудрым, будешь читать свои книги и еще долго-долго будешь один.
Если бы я только мог видеть, как отступила на шаг от отца Иринка и сказала шепотом, побледнев от волнения:
— Папа, я познакомилась с очень хорошим человеком. Его зовут Гена.
— Да где же он, твой хороший человек? — спросил отец, — я никого не вижу.
Дом Пашкова
Нет, не случайно в том памятном разговоре в поезде мы так часто вспоминали Пашков Дом. На его каменной террасе решалась судьба героев любимого нами романа «Мастер и Маргарита».
Полвека спустя внутри этого дома решилась и наша судьба.
Но сначала я еще долго сожалел, что так глупо ушел, не попрощавшись и не попросив даже телефона или адреса. В конце — концов, если бы девушка не захотела продолжить знакомство, она так бы прямо и сказала, а я перестал бы вспоминать, и чувствовать себя законченным растяпой.
Потом я пару раз приезжал к ее институту на Садовом кольце, в надежде увидеть знакомое лицо в толпе спешащих по своим делам многочисленных студентов.
Но нет, все было тщетно.
Между тем пролетела уже половина осени.
В воскресенье, в двадцатых числах октября я, как обычно, сидел в Ленинке в правом полуэтаже антресоли и перечитывал «Дневники» Ван Гога.