Я обратил внимание, что газ в конфорках еле теплится, и вместо равномерного синеватого пламени, мелькали какие-то желтые его обрывки.
— Понимаешь, в чем дело, — сказала Иринка, — вот уже несколько дней совсем нет давления газа. Как теперь быть, прямо ума не приложу!
— Это от того, что из-за сильных морозов газ замерз вон в той цистерне, которая вкопана у нас посреди нашей коробки домов, — уверенно заявил я, — а блины печь можно даже в этих условиях. И я сейчас вам это продемонстрирую.
— Ну-ка, ну-ка, — недоверчиво протянула Иринка, но все — таки надела на меня свой фартук.
Я принялся за дело, хотя до конца уверен в его благополучном исходе не был. Просто я здорово проголодался.
Я оставил гореть одну конфорку и убрал с плиты остальные ненужные сковороды. Огонь под единственной сковородой немного прибавился. Это вселяло хоть какую-то надежду. После этого мазнул по сковороде половинкой картошки, лежащей в блюдце с растопленным маслом, как это делала бабушка жены Евгения Михайловна, и плеснул из половника, на сковороду немного жидкого теста.
Сковорода бодро шикнула, и я почувствовал, что у меня все получается. Жена протянула мне лопаточку, но я решил блеснуть мастерством и ловко перевернул свой первый блин одним движением сковороды. Готово!
Я плеснул на сковороду новую порцию теста, но вместо бодрого шика, посуда ответила мне каким-то жалобным шипением.
Я почувствовал, что пора заканчивать мой эксперимент.
— Ну, ладно, дальше можете продолжать в том же духе, — бодро заявил я и передал жене лопаточку.
Мой обман открылся, когда второй блин опять не захотел отставать от сковороды. Но дело было сделано.
А блины они, все-таки, напекли на всех.
Нужно было только каждый раз дожидаться, чтобы сковорода была достаточно нагрета.
Летнее утро
Из дневника
Утром, проснувшись, я слушаю шум падающей воды — множества фонтанчиков, бьющих из отверстий в трубах, которые в видимом беспорядке проложены здесь вдоль домов и аллей. С этими струйками воды в самую жару любят играть малыши — дети офицеров дивизии дальней авиации, расквартированной здесь, в небольшом военном городке посреди выжженной солнцем казахской степи.
Они ловят тяжелые теплые капли и умывают ими свои серьезные рожицы. Насытившаяся влагой за короткую летнюю ночь земля собирает маленькие лужицы на земле и на асфальте, которые мне приходится перешагивать по пути на автобусную остановку.
У здешнего транспорта один маршрут: на аэродром и обратно. Кроме автобусов, по большей части дышащих «на ладан», страшно дребезжащих и обшарпанных, на остановку приходят несколько «будок» — крытых брезентом грузовых автомобилей.
— Я стараюсь в них не садиться. Мне становится как-то не по себе среди сидящих в полутьме и тесноте людей, с переплетенными коленями или с прижатыми друг к другу спинами. В автобусе, если посчастливится, можно сесть к окну и сделать вид, что ты читаешь или смотришь сквозь запыленное стекло.
В степи.
На степь смотреть все еще интересно. Она удивительна своей причастностью к зеленому цвету даже сейчас, в конце июня. Холодная весна и два-три дождя в июне продлили жизнь растений. Можно заметить строгую последовательность в цветении и созревании трав. С ранней весны, вместе с первыми стрелками травы, которую поначалу и не заметишь внутри жестких скелетов прошлогодних стеблей, появляются на солнцепеке желтые коротышки куриной слепоты. Затем — крупные, мохнато-лиловые с желтым крестом тычинок — подснежники. Немного погодя — кустиками по пять-шесть стеблей, иногда совсем не к месту, на самой тропинке, расцветают ирисы. Их сменяет цветение ковыля: стелются на ветру белые гривы неведомых коней в волнах цветущей и звучащей зелени.
Это средина весны. Издали кажется — сплошная стена травы. Выскочил как-то в такую пору из самолета молодой летчик, прилетевший в командировку:
— Красота-то какая! А говорили — здесь ничего не растет!
И с разбега — прыг на этот зеленый ковер. Поднялся изрядно исцарапанный и смущенный. Между каждым зеленым кустом плешины серого песка и гравия — зона полупустыни все-таки.
Незаметно, после горячих ветров исчезают мягкие волокна в стеблях ковыля, и они обретают аскетическую строгость оперенной стрелы.
Цветет перекати-поле. Сладкий аромат множества мельчайших цветков — сентиментальное белое облачко. А осенью, с поземкой, катятся их мертвые скелеты, прыгают через камни, забиваются под доски фундамента в каптерке — холодно, гулко.
Следом расцветают желтые соцветия, похожие на ветки мимозы. Каждое облеплено десятками жужжащих мух и бабочек.