— Извините, товарищ майор, не заметил.
— Что?! Какой майор? И вообще, кто вы такой?
И тут я с ужасом увидел, что звезда у недовольного «майора» была действительно одна — но большая! И погон был без просветов — генеральский.
Вот так влип. И тут я вспомнил, что нашему комдиву совсем недавно присвоили генеральское звание.
Я решил быть честным:
— Старший лейтенант второго полка Кумохин. Следую на аэродром для проведения полетов, — и добавил, — да «двухгодичник» я, товарищ генерал.
— А, двухгодичник, так бы и сказал, — произнес комдив уже смягчаясь,
— идите!
Я неловко повернулся.
— Стойте, через какое плечо вы поворачиваетесь?
Я возвратился в исходное положение. Приложил руку к фуражке.
— Ладно, идите!
Во время всей этой сцены Толик молча стоял в сторонке, а затем тихонько юркнул в соседнее здание — офицерское общежитие.
Я же, ни с кем больше не встречаясь и не разговаривая, дошел до остановки, молча сел в автобус, который тотчас же тронулся, и минут через двадцать прибыл к нашей эскадрилье, где уже стояли офицеры, готовясь к построению.
Меня встретили как какую-то кинозвезду.
— Ну, Кумохин — хлопнул меня по плечу мой старший техник Тимоха, — расскажи, как ты генерала майором обозвал?
Просто ума не приложу, как они обо всем узнали? И, главное, так быстро.
Чубчик
Ну, а в последний раз стать предметом внимания всей эскадрильи мне довелось уже в последнюю весну моей службы в авиации.
Весна в том году в казахской степи выдалась поздняя и холодная. Хмурые тучи заходили то с одной, то с другой стороны, и без устали утюжили стылую землю косыми дождями.
Зато отзываясь на это своеобразное приветствие, буйно разрослись всевозможные травы, которые в обычную пору должны были уже пасть под испепеляющими лучами солнца.
Такая погода отнюдь не придавала мне бодрости, потому, что я в очередной раз остался в одиночестве: Иринка, как и большинство жен моих товарищей — двухгодичников — уехала в Москву устраиваться на работу по специальности, чего она, естественно, не могла сделать здесь, в крохотном городке в далекой степи.
Столица встретила ее необычным теплом. Она писала, что в конце апреля расцветают вишни у нас под окнами двухкомнатной квартирки на первом этаже «хрущевской» пятиэтажки.
Я решил не сдаваться подступающей хандре и для начала привести в порядок свою буйную шевелюру, которая успела значительно отрасти со времени отъезда жены. Дело в том, что уход за моими волосами добровольно на себя взяла моя женушка, и тогда, в армии, и после возвращения из нее.
В то время даже профессиональные парикмахеры предпочитали пользоваться нехитрым приспособлением в виде расчески, состоящей из двух половинок, между которыми зажималось лезвие безопасной бритвы.
Я решил, что смогу без труда срезать часть волос за ушами и на затылке, где они особенно разрослись эдакими легкомысленными завитушками.
Недолго думая, я смочил волосы, обмотал шею простынкой, как это обычно делала Иринка, и, стоя перед единственным зеркалом в шкафу, провел расческой по левой половине волос, потом по правой. Повторив процедуру, начал сравнивать результат. Мне показалось, что слева волос оказалось больше, чем справа. Я подрезал слева. Теперь выходило, что нужно подкорректировать с правой стороны.
Задним числом я понимаю, что происходящее сильно напоминало известную сказку о хитрой лисице и двух глупых медвежатах, которым она взялась разделить поровну на двоих одну головку сыра. Только в моем случае я был и лисицей, и глупыми медвежатами, и, заодно, самой головкой сыра.
Думаю, прошло уже часа полтора, когда ко мне в дверь позвонил мой тезка, с которым мы ехали в эти казахстанские дали уже почти два года назад.
Тезка, как и я, отправил жену с маленькой дочкой в Москву и теперь маялся в свободное время, совершенно не представляя, чем себя занять.
При виде меня, вернее моей головы, обычно сдержанный Гена неприлично заржал и предложил, пока не поздно отправиться в парикмахерскую.
Но это был слишком простой вариант и мне он, безусловно, не подходил. Выбрали более сложный. Еще час над моей головой колдовал тезка, после чего в порыве откровенности предложил мне прическу под «ноль». Но я наотрез отказался от этой заманчивой перспективы, которая «светила» мне уже во второй раз в жизни. Сошлись на чубчике, который получался из остатков волос, еще сохранившихся на буйной моей головушке.