У центрального подъезда стоят скамейки. Сидят бабушки, рядом коляски, играют дети. Проходят молодые люди, и мало кто знает, что на скамейке актриса, когда-то ее называли «Серебряный голос России». И другая – легендарная укротительница тигров…
Какое страшное слово – одиночество. Позади огромная жизнь: успех, поклонники… И вот одиночество. Каждый раз, когда я проходила мимо, у меня сжималось сердце. Ведь никто из нас не знает, что его ждет… Но каждый раз я думала: что бы со мной ни случилось – я никогда не буду сидеть на скамейке.
Однако одиночество в нас самих, где бы мы ни были и что бы ни делали.
Изредка я видела на скамейке Михаила Ивановича Жарова. Он был тяжело болен, подолгу лежал в клинике и когда выходил из больницы, то уезжал на дачу. Но иногда я видела его – похудевшего, постаревшего.
Я присаживалась рядом. Он интересовался, что нового в кино, где я снимаюсь, мы вспоминали, как вместе играли в «Красных листьях». Он и в жизни оставался простым, добрым человеком, сохранившим до последнего дня чувство юмора.
Потом его не стало. Прощание с Михаилом Ивановичем Жаровым было в Малом театре. Там собрался весь актерский цвет Москвы. А когда мы вышли из театра после панихиды, то оказалось, что вся площадь заполнена народом. Люди стояли в скорбном молчании и ждали, пока вынесут гроб, чтобы попрощаться с любимым актером.
Часто сидела на скамейке перед домом и Фаина Георгиевна Раневская. Она была одинока. К ней приехала сестра из Парижа, они не виделись много-много лет. И сестра была страшно удивлена: как же так, у Раневской нет своего дома, нет дачи, нет машины. Она думала, что приедет к богатой сестре, знаменитой на всю страну, а у Фаины Георгиевны была небольшая двухкомнатная квартира. Они оказались чужими, не понимали друг друга, и Фаина Георгиевна под любым предлогом уходила из дома.
Бывало, увидев кого-нибудь из актеров, она сразу встанет со скамейки, подойдет и возьмет под руку:
— Я вам расскажу случай, который был со мной в жизни.
Или:
— Я сейчас вспоминала свою роль в старом спектакле. Оказывается, я совершенно неправильно ее играла. Если бы я играла теперь, то играла бы по-другому.
Раневская, о которой ходили легенды, страдала от одиночества.
Она была остроумной, просто так ничего не говорила. Рассказывали, что в годы войны, когда эвакуировали театр в Среднюю Азию, она вышла на перрон и громко произнесла:
— Да, это очень средняя Азия…
Эту крылатую фразу помнили многие годы. Яркая, талантливая, единственная и неповторимая Фаина Георгиевна!
Как-то пожаловалась мне, что у нее больная печень, а она боится врачей и не знает, к кому обратиться. У меня был знакомый профессор, знаменитый медик. Я с ним договорилась и повезла к нему в клинику Фаину Георгиевну.
— Кларочка, — спрашивает она, — как вы думаете, ничего, что я надела черное белье? Это не будет смущать вашего профессора? Для меня мучение, когда меня осматривает врач-мужчина.
Все у нее было не так, как у всех, все было по-своему, все было оригинально. Выдающаяся актриса… В театре ей поклонялись, публика ее обожала, многие мечтали с ней подружиться, но в жизни она была одна-одинешенька. Она сидела на скамейке у высотного дома и ждала кого-нибудь, чтобы просто поговорить…
В нашем доме жил Владимир Канделаки, обаятельный и веселый человек. Как-то он предложил нам поехать отдыхать в Прибалтику. А там как назло на две недели зарядил дождь. Каждое утро Канделаки выходил на балкон дома отдыха и говорил:
— Наконец-то погода проясняется…
Но дождь продолжался. Отдыхающие купались под дождем, гуляли под дождем и под дождем уехали. Потом, часто встречаясь возле дома, я говорила:
— Володя, настало время поехать в Прибалтику. Наконец- то погода проясняется…
Мы смеялись, вспоминая те далекие дни…
Когда в дом вселялся новый жилец, весть об этом расходилась мгновенно по всем корпусам. По большей части квартиры в высотке получали те, кто много сделал для культуры. Они писали книги, сочиняли музыку или готовились к новым ролям в более подходящих условиях, чем прежде.
В нашем доме поселились Галина Сергеевна Уланова, Людмила Георгиевна Зыкина, Роман Кармен, Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко. Зимними вечерами Евтушенко любил кататься на коньках, и тогда во дворе заливали каток. Когда к мужу приезжали в гости сибиряки, корреспонденты «Известий», Евтушенко приходил к нам. Он любил грузинское вино и однажды, зная, что у нас есть только крепкие напитки, побежал домой и вернулся с корзинкой бутылок «Киндзмараули». Помню, как он сказал: «В будущих энциклопедиях напишут, что Евтушенко в молодости баловался стихами, но главное – это его романы».