А. Р.: Да.
К. Л.: А не среди тех, кто талантлив.
А. Р.: Выбирать, ты права, приходится не среди талантов, а среди тех, кто имеет деньги. Каждый раз, когда начинается новый набор, я думаю: всё, сейчас никто не придет. Для меня загадка, что каждый год сто с лишним человек претендуют на одно место…
Конечно, какие-то деньги удается выбивать и на таланты. У меня на курсе учится девушка, очень способная. Как-то приходит на занятия, и я вижу, она теряет силы. Что случилось? Я объявляю перерыв. Спрашиваю: «Что с тобой?» – «Простите, работаю ночами в ресторане уборщицей…» Ну чему она может научиться, если приходит выпотрошенная?!.
Я стараюсь все-таки не брать пусть даже с деньгами, но бездарных людей. Потому что они создают плохую ауру. Я вот общаюсь с Табаковым, с Ширвиндтом – у них та же проблема.
K. JL: Кстати, даже прилететь теперь в Москву из провинции на экзамен очень трудно. Заоблачные цены на билеты.
А. Р.: У меня есть студент из Хабаровска, так он не может на каникулы выехать домой. Как лето, он поступает работать, а семью он не видит. Я был в Хабаровске на гастролях, и его папа прибежал: дайте, говорит, я хоть на вас посмотрю… Как там мой Валера?
K. Л.: Скажи, Толя, тебе ближе классика?
А. Р.: Я к этому отношусь довольно своеобразно. Однажды Андрей Гончаров в Театре имени Маяковского поставил спектакль по пьесе А. Островского. Был бешеный успех, но тут же появилось открытое письмо актеров Малого театра, протестующих против оскорбления классики. На что Гончаров ответил очень просто: «Господа, классика – это хорошо сохранившийся покойник».
Словом, если классика попадает в сердце, в руки, в разум, в нервы неравнодушного человека, такая классика, конечно, интересна.
Я вообще считаю, что без литературы и музыки жизнь немыслима. Ты хоть на секунду себе представь: вот это наше наследие вдруг взять и убрать?
К. Л.: Увы, сейчас мало читают, в школах учатся по другим программам, да еще компьютеры, Интернет…
А. Р.: Я где-то читал, что есть уже датчики, которые проникают в сознание, дают блок сконцентрированной информации, и ты как бы становишься одухотворенным. Я считаю, что посидеть в кресле, послушать скрипку – это лучше, чем, так сказать, таблетка Бетховена. Принял таблетку – и Бетховен весь в тебе.
Клара, я начал беседу с любви к репетиции. Я ведь это не для красного словца сказал. Когда я работал над ролью царя в «Агонии», я узнал столько для себя интересного, нового в жизни. Тогда надо было получать разрешение, чтобы притронуться к архивам, к дневникам Распутина, Вырубовой, Родзянко, Горемыкина и т. д. Все было спрятано, в том числе и картина Серова «Царь». Она на меня подействовала фантастически. Я увидел человека с удивительными глазами, безвольно сидящего с расстегнутым воротом гимнастерки…
K. Л.: Это был ключ к пониманию роли?
А. Р.: Я сразу понял душу, прочитал несчастье в его глазах. Когда-то в двадцатые годы была издана книжица «Быт и нравы Дома Романовых». В ней описывалось, как цари себя в быту вели. И, в частности, такая деталь мне запомнилась. Когда на престол вступал новый царь, ему разрешалось закрыть все апартаменты, все дворцы под Питером, под Москвой и переделать все, что он хотел. Ведь у каждого свой вкус. Николаю Александровичу был предоставлен определенный срок на это. И когда открыли дворцы для приемов, обнаружили, что он даже не переставил какого-либо кресла. Как было, так и осталось. Это о многом говорит… Но одно место он все-таки переделал. Это был туалет – он туда перенес библиотеку. Он был ведь один из самых читающих царей. Это легко проверить: разрезанные книги.
Я встречался с людьми, которые могли что-то знать про ту эпоху. Признаюсь тебе, это была счастливейшая пора в моей жизни.
К. Л.: У картины была сложная судьба, но, когда она вышла, успех был ошеломляющий.
А. Р.: Я получил фантастическое количество писем со всего света. С благодарностью, что впервые Россия показала не дурака царя, а человека. А в овощном магазине как-то ко мне подошла старая женщина, я чувствую, что мне в карман что-то положила. Я говорю: «Спасибо, а что там?» – «Дома посмотришь. А тебе спасибо за батюшку-царя». Я остался стоять, растерянный совершенно, ничего не купил. Вышел из магазина. Полез в карман. Смотрю – царский пятак.
K. JL: Потрясающе.
А. Р.: Знаешь, я люблю Сомерсета Моэма.
K. JL: Я тоже поклонница его творчества.
А. Р.: Он был не только блестящий беллетрист, но и философ. У него есть одно интересное заключение. Моэм написал, цитирую по памяти: «Я седой человек, я прожил жизнь и уж, кажется, все бы в ней понял, но, Боже мой, как часто до сих пор я смотрю на человека и думаю: кто передо мной? Хороший человек, совершающий плохие поступки, или плохой человек, совершающий хорошие поступки?» Эти слова дорогого стоят. Когда артист подходит к роли с этой мыслью, ему интересно работать. В каждом из нас, как заметил мудрец, живут трус и смелый, глупый и умный. Борьба между этими молодцами внутри нас и есть жизнь. Сегодня победил смелый, завтра победит трус.