У нас была большая концертная программа «Товарищ кино». Она прошла с аншлагом чуть ли не через все крупные центры Советского Союза. В ней принимали участие киноактеры разных поколений, а когда на сцене появлялись звезды, о которых как бы забыли Госкино и студии, зал встречал их громом аплодисментов. Любовь зрителей к своим кумирам не ослабевала. Но они не снимались. Иногда проходили годы, прежде чем они вновь появлялись на экранах, и тогда все начинали говорить: «Почему же столько лет их не снимали?»
…Прощались с Валентиной Серовой в нашем театре. Я была на похоронах. В зале было немноголюдно. Актеры, случайные прохожие, которые шли мимо и узнали, что хоронят знаменитую актрису. Приехал какой-то чиновник из Госкино, сказал невнятную речь.
А мы стояли в почетном карауле. Стояли по многу раз, потому что нас, актеров, пришедших проводить ее в последний путь, было мало.
Серову хоронили в обыкновенном гробу, обитом красным крепом. Креп был то ли потертый, то ли смятый. И здесь же, над гробом, висел ее фотопортрет, на котором она была веселой, счастливой и молодой. Такой, какой ее знали миллионы. Знали и любили.
Стояли у гроба ее мать Клавдия Михайловна Половикова, дочка Маша и ее муж. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу.
И вдруг зазвучала песня из фильма «Жди меня»… Зазвучал ее серебристый голос:
…Константин Симонов был хорошо знаком с моим мужем, работавшим первым заместителем главного редактора «Советской культуры». Симонов попросил взять Машу на работу в редакцию. Маша стала корреспондентом.
Вскоре после этого Константин Симонов лег на обследование в Кремлевскую больницу. Он был тяжело и неизлечимо болен. Он позвонил Маше и попросил принести письма, которые когда-то писал Серовой. Часть этих писем уничтожила Серова перед смертью.
Маша пришла в больницу и увидела отца бодрым, подтянутым, сосредоточенным. Он даже шутил. А на прощание попросил Машу, чтобы она навестила его через день.
Когда Маша пришла через день и вошла в палату, перед ней был совершенно другой человек – постаревший, ссутулившийся, он ходил по палате не свойственной ему, слегка шаркающей походкой. У него были погасшие глаза.
— Маша, — сказал он, — я перечитал письма, и мне показалось, что все это было только вчера. Не сердись, девочка. Я все это уничтожу. Не хочу, чтобы чужие руки рылись в этих письмах. Но все, что касается тебя, я сохраню. Все, что было между мной и твоей матерью, — это были самые счастливые… — он на минуту остановился, — и самые горькие дни моей жизни.
В его глазах были боль и страдание.
Вот такая история. О ней много написано, но и сегодня, спустя годы, я не могу вспомнить ее без волнения.
Лет пятнадцать назад я подготовила большую, двухсерийную передачу для Центрального телевидения «Монологи Клары Лучко». И рассказала в ней о прощании с Валентиной Серовой. Я до сих пор не могу говорить об этом спокойно. Как случилось, что кинематографическое сообщество не удосужилось проводить достойно в последний путь звезду отечественного кино, кумира миллионов? Как получается, что мы не ценим собственную историю и людей, которые в трудные годы войны помогли уберечь страну, дать надежду миллионам?!.
А теперь я расскажу еще одну историю.
Однажды я невольно стала свидетелем зарождающегося большого чувства.
Так получилось.
В Ленинграде на стадионе был праздник кино.
Кто бывал в городе на Неве, знает этот огромный стадион на выходе в Финский залив. Стотысячные его трибуны раскинулись на намытом из песка круговом холме, внутри которого расположилась футбольная арена, опоясанная гаревыми дорожками. На этом стадионе и был праздник.
Открытие начиналось с торжественного объезда трибун. Я стою в машине в гриме и костюме Ядвиги – певички из картины «Красные листья». За мной тюремная решетка. Все это как бы изображает сцену, когда я прихожу в тюрьму на свидание.
Евгений Урбанский стоит в машине у декорации из фильма «Баллада о солдате».
И тут же актриса из Риги, красавица Дзидра Ритенберг, которая только что снялась на Киевской студии в фильме «Мальва».