Что-то дрогнуло в тётушке. Она осела на стул, словно силы покинули её, и смотрела в одну точку. Я и Фрауке тихонько выглядывали, стараясь быть очень тихими, чтобы нас не рассекретили. Марта выглядела пугающе: пустой взгляд, а морщинистое лицо в мгновение заметно постарело. Я только сейчас увидел то, как она похудела за эту неделю. Тётушка выглядела нездоровой. Она действительно заболела после той ситуации?
Мне кажется, за эту неделю изменилось очень многое. Изменились и многие. Во-первых, Саша куда-то пропал. Это очень меня беспокоило. С ним явно что-то случилось. А я даже и не думал, что тот рассказанный секрет так заденет моего единственного друга. Но я ведь извинился, тогда почему он до сих пор не объявился? Во-вторых, учителя перестали обращать на меня внимание. Нагло игнорировали и избегали меня даже соседи. Никто не хотел смотреть в нашу сторону. Да, вместе со мной это клеймо получила и Фрауке. Это, в-третьих. Удивительно, но в последние дни моя кузина затихла. Эта невыносимая девчонка почему-то перестала докучать меня, и теперь она всегда сидела в своей комнате в полном одиночестве. От неё не доносилось ни слуха, ни духа. Даже Гунтрам больше не появляется в нашем доме. Всё так переменилось в тот день, когда тётушка неистово сильно кричала на Фрауке, а потом пришла ко мне и расплакалась. Это было связано с Сашей и его секретом, который теперь вовсе не секрет. Правда, Марта впервые была столь зла на свою дочь, хотя первым тайну моего друга раскрыл я.
Тётушка нехотя выполнила приказ военного. Теперь мы стоим на площади, соединяющей несколько улиц. Людей было полно. Мне даже стало неуютно, когда мы пробирались сквозь такую громадную толпу. Кто-то из военных проводил нас, как почётных гостей, и наказал нам стоять в самом первом ряду.
— Зачем мы сюда пришли, тётушка? — обычно я не задаю вопросы, предпочитая лишний раз не лезть в чужие дела. Но сегодня я даже удивился своему любопытству. Может, это после того тёплого разговора с Мартой?
— Дети… — она присела, чтобы быть с нами на одном уровне, — Запомните: сейчас вы закроете глаза и уши, когда я вам скажу. Это не обсуждается, — последнюю фразу она произнесла настойчиво. Я переглянулся с Фрауке, а потом мы синхронно кивнули.
Постепенно толпа начала громче шуметь. Гам проникал в мои уши, раздаваясь беспорядочным эхом внутри моей черепной коробки. Вся эта суета давила на меня и не позволяла сосредоточиться на своих размышлениях, в которые я трепетно пытался провалиться. Тут вышел военный, весь в своём привычном величии. Он говорил что-то про незабываемое представление, нас ждало что-то особенно. Мы что, в цирке? Мне стало ещё скучнее, хоть волком вой. И почему мы стоим первыми? В толпе меня не было бы видно — только в таких случаях мой рост меня спасал. Сейчас же ни рост, ни моя внешность, ничего во мне не позволяло спрятаться где-нибудь в укромном и безопасном местечке. Пока я думал, этот немец замолк. Хищно улыбнулся, что напрягло меня, и отошёл в сторону, рукой приглашая новоприбывших.
Меня охватил ужас. Кажется, сейчас я был похож на Марту, когда ей сказали, что на площади должны присутствовать и я с Фрауке: такие же здоровые круглые глаза, раскрытый рот буквой “о”, а лицо превратилось в бледное пятно, похожее на мел. По телу пробежал холодок, а ноги начали подкашиваться. Вывели две фигуры в наручниках. Мужчина и мальчик. Это были Йозеф и Саша Шмитт. На мужчине не было и живого места. Он весь покрыт гематомами, а лицо раздуло так, что я не сразу его узнал. Но Саша… Его я узнал моментально. Он стал ещё худее, потому глаза его теперь кажутся больше и неестественнее. Под левым глазом красуется большой синяк. А его восхитительные волосы, немного волнистые на концах, сбриты. Мне стало дурно от всего этого. Зачем они здесь? Для чего их заковали в наручники? Что сейчас произойдёт? Мне очень не хотелось здесь находиться, среди этого базара, словно мы прибыли на рынок. Военный — продавец, пытающийся завладеть нашим вниманием. А две тощие фигуры, в оборванной грязной одежде, как товар выставлены на показ. Толпа была подобно мясорубке, а мой друг со своим отцом — кусочки мяса, которых эти жадные потребители иллюзий были готовы размельчить и съесть.