Никогда не видел я такой свою мать, но я не удивился, а внимательно прислушивался и узнавал в ней самого себя.
Разговоры о Семке и его брате Петьке и Акулине шли по всему заводу, и никто не оставался равнодушным к их поведению.
В этом я убедился на другой день, когда, неожиданно для себя, снова оказался на нашем заводе. Пришли мы вместе с капитаном Киреевым. Оказывается, приглашая меня на другой день к себе в отделение, он решил пойти со мной на завод на товарищеский суд по делу Семена.
— Ты там людей лучше знаешь, — говорил он. — Я для них милиционер, каких много в городе, а ты... — и он немного подумав, глядя куда-то мимо меня в неопределенном направлении своими большими, слегка уставшими глазами, — ты для них, — продолжал он после небольшой паузы, — рабочая совесть, их представитель в рядах милиции. Так давай, рабочая совесть, пойдем вместе на завод, — и он, улыбнувшись, хлопнул меня по плечу. Видимо, ему самому понравилось это выражение.
На завод мы пришли минут за сорок до назначенного времени и зашли к директору.
— А ты знаешь, Леша, — обратился ко мне Киреев, — когда, мы подходили к директорскому кабинету, — мы ведь с Валькой знакомы. Ох, как давно знакомы. — И он, как бы о чем-то сожалея, слегка вздохнул.
— С какой Валькой? — не понял я.
— Да вот с этим самым Валентином Всеволодовичем, что директорствует здесь на заводе. Мы ведь с ним одногодки, с одной улицы, в одну школу ходили, дружками были
— А сейчас что? — спросил я.
— Сейчас, не говори, — махнул он рукой, — занятый мы народ. Дел у каждого по горло, хотя и живем по-прежнему на одной улице, а встречаемся редко. А когда случится встретиться, оба радуемся, словно из дальних странствий возвратились. Клянемся, что такой разлуки больше не будет. И вот опять, как видишь, — улыбнулся капитан, — после очередной клятвы не виделись где-то около года.
Капитан, говоря это, широко расставляя свои коротенькие ноги, подошел и с силой дернул на себя ручку директорской двери.
— Туда нельзя, — остановила нас сидевшая в приемной девушка, которою раньше я не видел. — Там идет партийное собрание.
Из приоткрытой двери доносился голос дяди Пети.
— То, что молодежь нынче такая, повинны в этом мы, — продолжая свою мысль, говорил он. — Мы, старшее поколение, на глазах у которого растет молодежь. Растет, глядя на нас, на наши поступки, учась у нас и хорошему, да и что там говорить, и плохому. — И он снова надрывисто крякнул. — Ведь мы сами порой не утруждаем себя сдерживаться от того, что досталось нам в наследство от прошлого. Тянемся мы к рюмочке, как когда-то тянулись с горя, а теперь подавай с радости. А радости от этой прихоти мало. Гнем в дугу, как и прежде гнули, засоряя свой язык словами, которых нет ни в одном русском словаре, а все грешим на молодежь: «Дескать, откуда только она этого всего понабралась?» Грешить-то грешим, позвольте сказать, а по-серьезному к этому делу так и не подходим. Как же не подходим — возразят некоторые, — продолжал дядя Петя. — Принимали уже ни одно постановление на собрании. А толку-то от этого, если у нас за проходной завода бродят развеселые гитаристы вроде Петьки и его дружков. Да и у нас на заводе есть свои «жоржики» — Егорка Кандаков, Марат Ахметшин да еще там двое новеньких из транспортного. Всего четыре пацана. А сколько нас, коммунистов? — И он, помолчав немного, тут же сам и ответил, — сорок шесть. Считай по десятку с лишним на каждого из них. Неужто трудно вдесятером из одного мальчишки сделать человека?
Говорившего кто-то перебил:
— А Семку чего не вспомнишь, дядя Петь?
— Про Семку — другой разговор. Им займутся другие люди. В наше время таких, как он, называли контрой и ставили от имени революции к стенке. Да и сейчас, я думаю, ему подходящее место найдут. А вот нашими дворовыми мальчишками да забулдыгами, что собираются возле пивной на Тезиковке, стоит заняться немедленно.
— А что ты нас агитируешь, милиции нету что ли? — опять выкрикнул кто-то.
— Правильно говорит дядя Петя. Давай говори, говори, — шумели за дверью. Но голос председательствующего призвал всех к порядку.
— Милиция, говорите, а что она выписана из другого государства что ли? Ей свое, а нам свое? А хулиганы-то чьи? Тоже ведь наши. Так что и дело-то — общее — наше, — повысив голос, произнес дядя Петя. — Нам бы надо с этим делом вместе, рука об руку бороться. Сделать два-три отряда, как мы раньше делали народные дружины, когда у нашей милиции силенок не хватало на борьбу с кулачеством и бандитами. И айда по нашим улицам. Ни один не осмелится пойти против рабочего класса.