Пелагея коснулась моего лба – пальцы у неё оказались сухими и тёплыми. Подержала немного.
- Да, что-то у тебя там нехорошо. Погоди, я сейчас.
Она опустила за собой штору, и я слышала сквозь дрёму, как говорила девочке – найти какой-то лист, согреть воды в кухне, и что-то ещё сделать.
- Пей, - внезапно я оказалась приподнята Меланьей, а Пелагея снова из ложки выпаивала мне что-то, какой-то отвар.
Отвар был горьким, но сейчас это казалось правильным – унимало тошноту.
Впрочем, ненадолго. Стоило им только вернуть меня в горизонтальное положение и уйти за шторку, как я поняла – номер не прошёл. Затошнило неимоверно, но я смогла всего лишь повернуться к краю лежанки и свеситься на пол – чтобы меня вывернуло на доски пола, а не прямо в постель.
3. Совсем рехнулась баба
3. Совсем рехнулась баба
Следующее пробуждение случилось… когда-то. Я совершенно не представляла, сколько времени провела во сне. Или это был не сон?
По привычке глянула на левую руку… часов не было. Точно, я же их не надевала после того, как ухнула в воду возле Ярков, там-то легко отделалась – быстро сняла и просушила, и часы, и телефон. Поэтому… без часов и телефона. Я не знаю, где все мои, и мои тоже не знают, где я.
Попробовала подняться – можно, голова уже не кружится. Слабость есть, но ничего страшного, утром она всегда есть, нужно просто встать и пойти, и всё наладится.
Я села на своей лежанке, схватилась за край – так, резко вставать не нужно. Глянула на пол – никакой обуви, ни моих треккинговых кроссовок, ни тапок каких, ничего. Правда, пол чистый.
Спустила ноги на пол, поднялась – держась за стенку. И выглянула из-за шторки.
Моя лежанка была устроена между печью и стеной, наверное, зимой это самое тёплое место. Но сейчас печь не топили, вроде и не нужно. А вообще я оказалась в небольшой такой комнатке, где, кроме печи, стоял у окна стол, и лавки возле того стола, а окно было распахнуто в летний день и прикрыто шторкой. На шторке кто-то вышил ярко-красных петухов.
Стол был чист и пуст, а в углу примостилась бочка под крышкой, на крышке лежал ковшик. Я заглянула – вода. Хорошая, чистая вода. Напилась прямо из ковшика, очень уж в горле пересохло. И побрела дальше. Толкнула тяжёлую дверь и вышла куда-то наружу.
О, тут пристрой вроде веранды, и, кажется, готовят обед. Здесь тоже печь, только поменьше той, что внутри, и на ней стоит чугунок, из чугунка упоительно пахнет ухой. На столе в миске – нарезанная зелень, лук и укроп, что ли. Я высунулась за занавеску – и увидела неширокий двор. И там – всех знакомых мне местных обитательниц. Хозяйку Пелагею, девочку Меланью, и тех двух, что утверждали, будто ехали откуда-то. Марья и как её там? Да что такое, у меня же отличная память на имена и лица! Ка же её называли? О, вот: госпожа Трезон. Все четверо сидели на чурбачках вокруг лавки, что ли, и чистили рыбу – в тени какой-то хозяйственной постройки.
Меня заметила девочка Меланья.
- Смотрите, барыня поднялась!
Какая ж я вам барыня, думала я, пока брела к ним.
- Госпожа Женевьев, ну что же вы подскочили-то, вам лежать надо, - засуетилась Марья.
Вытерла руки о фартук – остались грязные следы, подскочила ко мне.
- Позвали бы, не нужно вам босиком ходить! Я сейчас найду ваши башмачки. И вообще что надеть. Негоже по двору в рубахе ходить, правда же?
Какие ещё башмачки и что там вообще? Я оперлась на стену той самой хозяйственной постройки и огляделась.
С одной стороны – высокие горы. Покрыты лесом, похожи на наши. И земля здесь совсем не ровная, дом Пелагеи так построен, что я сейчас вижу два этажа, а с обратной стороны, наверное, один. Дом красивый, весь в деревянной резьбе.
Ладно, а что с другой стороны? Я зашла за угол и задохнулась от открывшегося простора.
Дома спускались к берегу озера, второй берег которого виднелся далеко-далеко. И тут, и там горы. Синее небо, синие волны. На воде ветерок.
Столько воды, столько неба и столько гор, покрытых лесом такого характерного вида могло быть лишь в одном месте на земле. И я это место хорошо знала. Доводилось бывать на обоих берегах, и на самом севере тоже, а на юге – так и вовсе, живу ж рядом.
В общем, если это не Байкал, то я не знаю, кто я теперь.